Старший современник Алексея Комнина стратиг Катакалон Кекавмен, написавший в середине 1070-х годов несколько сочинений назидательного характера, в частности, небольшой стратегикон, советовал своему читателю-стратиоту побольше читать на досуге, в частности, обращаться к Ветхому Завету, не забывая, однако, и Новый Завет. По словам Кекавмена, «почти весь Ветхий Завет имеет отношение к стратегии, а также и к мудрости. И из Нового Завета немало пользы извлечет прилежный»[190]. Этот интересный совет помогает понять психологию византийской военной знати XI века. В интересующую нас эпоху как средний франкский или норманнский рыцарь, так и, в равной степени, русский дружинник не могли читать Священное Писание во всей полноте. Франкский или норманнский рыцарь не мог этого сделать по причине незнания латинского языка, а русский дружинник – по причине отсутствия в этот период полного перевода Библии на старославянский язык. Только византийская военная знать, византийское рыцарство – употребим этот термин, который обычно ассоциируется с романо-германским Средневековьем, – имели возможность прочитать на родном языке всю Библию, которая в сочетании с Илиадой Гомера становилась фундаментом мировоззрения любого образованного византийца. Подготовка стратига, военного деятеля в представлении Катакалона Кекавмена была неразрывно связана с разносторонним развитием личности будущего полководца. С этой точки зрения борьба за Византийскую империю, атакованную со всех сторон не только простыми варварами (как норманны), но еще и язычниками (как печенеги) и магометанами (как сельджуки), пробуждала в византийских стратиотах осознание себя новым Израилем, который, подобно Иисусу Навину, Гедеону или Маккавеям ведет войну во имя Бога за Землю обетованную. Подобные библейские ассоциации в сознании византийских стратиотов в целом соответствовали системе воспитания, унаследованной от героической эпохи Никифора II Фоки (963–969) и Иоанна I Цимисхия (969–976), которые успешно проводили христианскую реконкисту в Сирии и Евфратисии. Объективное стратегическое положение Византийской империи, удерживавшей орды печенегов и сельджуков, делало ее наряду с Русью, ставшей в это же время на пути половцев, военным заслоном христианского мира. Впрочем, как уже было отмечено выше, папа Григорий VII понимал это обстоятельство не до конца и потому вскоре сделал политическую ставку на союз с Робертом Гвискаром и норманнами.
Роберт Гвискар
Как отмечает Анна Комнина, после серии гражданских войн, точку в которых поставил комниновский переворот в марте-апреле 1081 года, император Алексей столкнулся с тяжелым наследием своих предшественников, довлевшим над западными границами Византийской империи. Еще в 1071 году норманны во главе с Робертом Гвискаром после долгой осады овладели городом Бари – последним оплотом ромеев в Италии. После этого император Михаил VII Дука Парапинак предпринял ряд попыток установить союзнические отношения с Робертом Гвискаром и с новым папой Григорием VII, вступившим на престол святого Петра в начале 1073 года. Как уже было отмечено выше, Михаил VII предложил Роберту Гвискару заключить брачный договор между своим сыном Константином – еще ребенком, будущим женихом Анны Комниной – и дочерью Роберта по имени Елена. Вскоре Елена была отправлена в Константинополь, где и произошло обручение. Папа Григорий VII призвал европейских рыцарей, в первую очередь норманнов, прийти на помощь Константинопольской империи, терпящей бедствия под ударами сельджуков. Однако переворот 1078 года, свержение Михаила VII, его пострижение в монахи, наконец, брак нового императора Никифора III Вотаниата и императрицы Марии Аланской (жены свергнутого Михаила VII) спутали все карты папской политики. Незадолго перед приходом к власти Алексея Комнина в Апулии объявился беглый греческий монах по имени Ректор, который провозгласил себя бежавшим из Константинополя императором Михаилом VII. Роберт Гвискар принял решение использовать самозванца в целях борьбы против Византийской империи, дабы «вернуть» престол «отцу» будущего зятя. Вскоре Роберт Гвискар окончательно примирился с папой Григорием VII, который был низложен германским королем Генрихом IV на Соборе в Бриксене 25 июня 1080 года. Роберт встретился с понтификом возле замка Чепрано 29 июня 1080 года. Эта встреча была довольно ярко описана Анной Комниной, очевидно, на основании синхронных дипломатических документов. Как уже было отмечено, папа и норманнский герцог вели переговоры, сидя в седле на боевых конях, предводительствуя отрядами преданных рыцарей.
В нашей книге «Император Алексей I Комнин и его стратегия» уже была подвергнута критике точка зрения Я. Н. Любарского, согласно которой Анна Комнина не знала латыни[191]. Поэтому мы не считаем нужным подробно повторять здесь те аргументы, которые были приведены в предыдущей работе. С нашей точки зрения, Анна Комнина латынь знала и свободно использовала латинские документы и исторические сочинения при написании «Алексиады». Об этом свидетельствуют в первую очередь совпадения в текстах Анны Комниной и Вильгельма Апулийского, отмеченные самим Я. Н. Любарским и свидетельствующие о том, что оба автора опирались на один и тот же источник. Причем источник этот явно был написан на латинском языке. Анна Комнина – принцесса императорской фамилии – имела несравненно больше возможностей для изучения латыни, чем продажный рифмоплет Вильгельм Апулийский для изучения литературного греческого языка.
Присутствие в Константинополе как во времена императора Алексея I Комнина, так и при его преемниках большого числа западноевропейских наемников, преимущественно норманнов и англосаксов, делало латинский язык достаточно распространенным средством общения в штабном делопроизводстве, не говоря уже о дипломатических переговорах. Один из таких наемников, норманнский рыцарь Иоанн Рожер, был как известно, мужем Марии Комниной – дочери императора Иоанна II и племянницы Анны Комниной. Он получил титул кесаря и на Соборе 1147 года был назван в числе свиты императора Мануила I[192]. За год до Собора император заключил брак с Бертой Зульцбахской – сестрой германской королевы Гертруды, жены короля Конрада III (1138–1152). «Алексиада» создавалась Анной Комниной именно в это время. Другой наемник по имени Константин из Филадельфии, возможно, англосакс, стал супругом принцессы Феодоры Комниной – сестры Анны, родившейся 15 января 1096 года, и основателем династии Ангелов. Наконец, десять с лишним лет спустя после смерти Анны Комниной Мария Комнина – правнучка императора Иоанна II – стала Иерусалимской королевой, выйдя замуж за короля Амори I (1163–1174). Тесные брачные связи Комнинов с представителями высшего западноевропейского нобилитета и рыцарства влекли за собой укоренение в Византии определенных западных аристократических обычаев, например, рыцарских турниров, а вместе с тем неизбежно приводили к популяризации латинского и старофранцузского языков среди византийской знати. Поэтому в том, что Анна Комнина в определенной степени знала латынь, не было ничего необычного для ее эпохи.
Союз между папой и норманнами, направленный против Византийской империи, стал крупным дипломатическим поражением Никифора III Вотаниата, последствия которого пришлось расхлебывать Алексею Комнину, захватившему престол весной 1081 года. Кем же был Роберт Гвискар – жестокий наемник, изгнавший ромеев из южной Италии, а затем вознамерившийся завоевать Константинополь? Волею Провидения он принадлежал к числу наиболее талантливых и удачливых предводителей норманнских рыцарей, создавших во второй половине XI века рыцарскую «империю».
Анна Комнина так описывала Роберта: «Этот Роберт происходил из Нормандии, был человеком незнатного рода, властолюбивого характера и мерзкой души. Он был доблестен, весьма ловко домогался богатства и могущества знатных людей, действовал упрямо, и несмотря ни на какие препятствия, преследовал свою цель. Он был большого роста – выше самых высоких людей, у него была розовая кожа, белокурые волосы, широкие плечи… глаза – только что огонь не искрился из них. Его фигура отличалась изяществом там, где ей полагалось раздаваться вширь, и обладала хорошими пропорциями в узких местах. Этот муж, как я не раз слышала от многих людей, был идеального сложения с головы до пят. А его голос! Гомер говорил об Ахилле, что услышавшим его крик казалось, будто шумит целая толпа. Крик же этого мужа, как рассказывают, обращал в бегство многие тысячи. Будучи человеком такого положения, таких физических и душевных качеств, он, естественно, не терпел никакого порабощения и никому не подчинялся. Таково, говорят, свойство великих натур, если даже они происходят из низкого звания»[193].
[Ὁ δὲ Ῥομπέρτος οὗτος Νορμάνος τὸ γένος, τὴν τύχην ἄσημος, τὴν γνώμην τυραννικός, τὴν ψυχὴν πανουργότατος, τὴν χεῖρα γενναῖος, ἐπιθέσθαι μὲν δεινότατος πλούτῳ καὶ περιουσίᾳ μεγάλων ἀνδρῶν, καταπρᾶξαι δὲ ἀφυκτότατος, ἐς τὸ ἀναντίρρητον τὰ τοῦ σκοποῦ περιάγων. Τὰ δὲ τοῦ σώματος τοσοῦτος εἰς μέγεθος, ὡς καὶ τῶν μεγίστων ὑπερανέχειν, πυρσὸς τὸ χρῶμα, τὴν κόμην ξανθός, τοὺς ὤμους εὐρύς, τοὺς ὀφθαλμοὺς ἀλλὰ πῦρ ἀπ’αὐτῶν μονουχὶ ἀπεσπινθηρίζετο. Καὶ ὅπου μὲν ἔδει διοργανῶσαι τὴν φύσιν τὸ πλάτος, εὐμήχανον ἦν, ὅπου δὲ ἀποστενῶσαι τοῦτο, εἰς τὸ εὔρυθμον διωμάλιστο. Οὕτως ἐξ ἄκρας κεφαλῆς ἐς πόδας ὁ ἀνὴρ κατερρύθμιστο, ὡς πολλῶν λεγόντων πολλάκις ἀκήκοα. Τὸ δὲ φθέγμα Ὅμηρος μὲν περὶ Ἀχιλλέως ἐποίησεν, ὡς ἄρα φωνήσαντος ἐκείνου φαντασίαν ἐσχήκεσαν οἱ ἀκούοντες πολλῶν θορυβούντων, τούτου δὲ τοῦ ἀνδρός, ὥς φασι, τὸ ἐμβόημα πολλὰς ἐτρέπετο μυριάδας. Οὕτως ἔχων καὶ τύχης καὶ φύσεως καὶ ψυχῆς, ἀδούλωτος ἦν, ὡς εἰκός, μηδενὶ τῶν ἁπάντων ὑποταττόμενος· τοιαῦται γὰρ αἱ μεγάλαι φύσεις, ὥς φασι, κἂν τύχης ὦσιν ἀφαυροτέρας.]
Подобные сравнения Роберта с Ахиллом, предложенные Анной Комниной читателям, в определенной степени уподобляют нашу принцессу образу Генриетты Клевской (1542–1601) из романа Александра Дюма «Королева Марго». Однако Анна неизменно уравновешивает свои восторги беспристрастной критикой морального облика норманнского завоевателя: «Роберт, как разносила молва и утверждали некоторые люди, был выдающимся полководцем, обладал острым умом, красивой внешностью, изысканной речью, находчивостью в беседе, громким голосом и открытым нравом. Он был высокого роста, всегда с ровно остриженными волосами на голове и с густой бородой. Роберт постоянно стремился блюсти нравы своего племени и до самой кончины сохранял свежесть лица и всего тела. Он гордился этими своими качествами; благодаря им его внешность могла считаться достойной владыки. Он с уважением относился ко всем своим подчиненным, а особенно к тем, которые были наиболее ему преданы. В то же время Роберт был очень скуп, корыстолюбив, весьма склонен к приобретательству и стяжательству, да к тому же чрезвычайно тщеславен»[194].
[Ὁ δέ γε Ῥομπέρτος, ὡς ὁ λόγος ἐκράτει καί τινες ἔλεγον, ἡγεμὼν ἐξαίρετος γέγονεν, ἀγχίνους, εὐπρε πὴς τὴν ὄψιν, ἀστεῖος ἐν λόγοις, ὀξὺς μὲν εἰπεῖν, φωνὴ δ’ αὐτοῦ μεγάλη, εὐπρόσιτος, εὐμεγέθης τὸ σῶμα, σύμμετρον τὴν κόμην ἔχων ἀεὶ τῇ κεφαλῇ, βαθυπώγων, σπεύδων ἀεὶ τὰ ἤθη τοῦ οἰκείου γένους τηρεῖν, τὸ τοῦ προσώπου ἄνθος καὶ τοῦ ὅλου σώματος μέχρι τέλους σῴζων καὶ τού τοις ἐπιγαννύμενος, δι’ ἅπερ ἄξιον τυραννίδος τὸ εἶδος αὐτοῦ ἐνομίζετο, πάντας τοὺς ὑπ’ αὐτὸν τιμῆς ἀξιῶν καὶ πλείονος μᾶλλον τοὺς εὐνοϊκώτερον πρὸς αὐτὸν διατεθεμένους. Φειδωλότατος δὲ ἦν καὶ φιλοχρυσότατος, ἐμπορικώτατος καὶ φιλοκτεανώτατος καὶ ἐπὶ τούτοις φιλοδο ξότατος·]
Рассказывая историю завоевания Робертом Гвискаром Апулии и Калабрии, Анна Комнина приводит несколько интересных анекдотов, которые дают определенные основания для исследования ее источников. В частности, история брака Роберта Гвискара с дочерью некоего Вильгельма Маскавела, вымышленного лангобардского сеньора, позволяет предполагать знакомство Анны Комниной с латинскими хрониками южноитальянского происхождения, упоминавшими события 1030 года. В этом году Сергий IV, герцог Неаполитанский, даровал норманнскому рыцарю Райнульфу Дренго († 1045), командиру отряда наемников, руку своей сестры и графство Аверса в качестве приданного. Графство Аверса стало первым норманнским владением в южной Италии. В 1035 году, после смерти жены, Райнульф предал Сергия и перешел на сторону другого лангобардского сеньора – Пандульфа Капуанского. Подобные события побудили Фердинанда Шаландона выдвинуть гипотезу о так называемом лангобардско-норманнском континуитете, ставшем исторической данностью в условиях, когда лангобардские сеньоры южной Италии тяготились зависимостью от византийских чиновников и предпочитали при первом удобном случае отложиться от Византийской империи, заручившись поддержкой пришельцев – норманнов. Норманны в этих условиях играли роль военной защиты лангобардских сеньоров от византийского господства, быстро превращаясь из наемников в господ положения на разоренном войной полуострове. В то же время общая конфессиональная принадлежность, некоторые общегерманские феодальные традиции и употребление в делопроизводстве латинского языка противопоставляли норманнов и лангобардов грекам и византийской администрации.
Роберт Гвискар получает герцогскую корону от папы Николая II. Миниатюра из «Новой Хроники» Джованни Виллани, XIV в.
Другой отрывок повествования Анны Комниной, описывающий патологическую жестокость Роберта по отношению к предательски захваченному Маскавелу, связан с реальным эпизодом из жизни Роберта Гвискара. В мае 1077 году Роберт заставил капитулировать Гизульфа II, лангобардского князя Салерно. Фердинанд Шаландон рассказывает интересный эпизод, который сохранился в норманнской хронике Амато из Монте-Кассино[195]. При взятии Салерно произошла курьезная, но, одновременно, довольно мрачная история. Роберт потребовал от Гизульфа в качестве одного из условий капитуляции выдать реликвию города – зуб евангелиста Матфея. Князь подменил зуб, отправив Роберту фальшивку в виде зуба умершего иудея, однако один из норманнских капелланов раскрыл обман. Тогда Роберт поставил Гизульфу условие – либо ему самому вырвут все зубы, либо он все-таки выдаст реликвию, что и было исполнено. История с зубами Гизульфа стала еще одной сюжетной основой для повествования Анны о преступлениях Роберта и страданиях Маскавела. Анна рассказывает о том, как Роберт вырывал зубы у пленного Маскавела – зуб за зубом, требуя денег за каждый. Как отмечал еще Я. Н. Любарский, Анна при написании биографии Роберта пользовалась неким норманнским источником, написанным на латинском языке и не дошедшим до наших дней. Г. Г. Литаврин связывал рассказ Катакалона Кекавмена о предательском захвате Робертом Гвискаром некоего Тираса из Калабрии с рассказом Анны Комниной о захвате Робертом Маскавела, и высказывал предположение о том, что как Кекавмен, так и Анна Комнина опирались в рассказе о приключениях Роберта на латинский источник, ставший основой для сочинения сицилийского хрониста Гоффрида Малатерры[196].
Анна Комнина подробно описывает события византийско-норманнской войны 1081–1085 годов на основании личных воспоминаний императора Алексея Комнина, а также его стратигов – Георгия Палеолога и Татикия. Данное обстоятельство позволило Фердинанду Шаландону, сопоставляя сведения Анны с сообщениями латинских источников, достаточно точно реконструировать хронологию и основные сражения той кампании. На изложение Фердинанда Шаландона опирался в своем рассказе о норманнах такой известный популяризатор как Джон Норвич, который, к сожалению, избегал цитировать труды своего предшественника даже тогда, когда кратко пересказывал приведенные Фердинандом Шаландоном сведения источников[197]. (Работа Джона Норвича в полной мере достойна той эмоциональной оценки, которую некогда дал подобной исторической литературе Хосе Ортега и Гассет, писавший в своей знаменитой критике работ Арнольда Тойнби о Лугальзагеси, шумерском царе Урука: «Черт возьми! Мы спросим, откуда Тойнби знает, что этот персонаж был милитаристом, если сведения об этой личности едва сохранились, и хорошо еще, что мы знаем хоть что-то о его существовании?»[198])
Император Никифор Вотаниат (Михаил VII Дука) на троне. BNF Coislin 79, fo 2 ro
Возвращаясь к исторической ситуации, сложившейся в Византийской империи накануне вторжения Роберта Гвискара, следует отметить, что авторитет Алексея Комнина в империи после свержения Никифора Вотаниата был далеко не безусловным. Варяжская гвардия в момент комниновского переворота поддержала Никифора, и Комнины смогли овладеть Константинополем только в результате измены Гилпракта – командира немецких рыцарей, охранявших городские стены. В отместку Комнины ввели в столицу свои войска, которые занялись там мародерством и насилиями. С объективной точки зрения это обстоятельство было на руку Роберту Гвискару. И хотя его посланник Рауль, вернувшись из Константинополя в Апулию, сообщил, что бывший император Михаил VII жив-здоров, Роберт не собирался гнать самозванца Лже-Михаила и отказываться от своих завоевательных замыслов. (Рауль попал в опалу и был вынужден уехать в рыцарский отряд Боэмунда Тарентского, сына Роберта.)
Армия норманнов
Норманнские рыцарские отряды представляли собой, пожалуй, наиболее грозную военную силу в Европе на исходе XI века. Норманнский рыцарь – тяжеловооруженный всадник, закованный в доспехи – станет своеобразным символом христианского воина в ряде восточных источников в период Первого крестового похода[199]. Поэтому разговор о норманнских войнах императора Алексея Комнина в изложении Анны Комниной должен предваряться кратким рассмотрением состояния вооруженных сил противоборствующих сторон. В книге «Император Алексей I Комнин и его стратегия» мы уже касались подобного рассмотрения в той мере, в какой позволяла структура исследования, посвященного внешней политике Алексея. Теперь пришло время вновь остановиться на описании вооруженных сил норманнов и ромеев, причем сделать это более основательно.
Норманнский рыцарь начинал свою профессиональную подготовку с раннего детства. Эта подготовка предполагала обучение верховой езде, владению оружием, сшибке на копьях, плаванью, охоте и другим навыкам, полезным для воина. Воспитание рыцаря у норманнов происходило в группах сверстников, которые росли вместе и вместе постигали военную науку. Члены подобных групп назывались «amis» (друзья). С 13–14 лет «amis» становились оруженосцами рыцаря и к 17–18 годам были готовы пройти инициацию – обряд посвящения в рыцари представлял собой в XI веке либо опоясывание мечем, либо знаменитый удар сеньора по щеке вассала, – после чего новоиспеченный рыцарь отправлялся на войну, как правило, в заморский поход в Испанию, южную Италию или Анатолию.
В рассказе младшего современника Анны Комниной, византийского историка Иоанна Киннама (1143 – после 1184), который был секретарем племянника Анны императора Мануила I Комнина, содержится утверждение о том, что «аламаны», т. е. немцы, предпочитают пеший бой конному в отличие от «германцев», т. е. французов[200]. Подобное анекдотическое заявление вступает в радикальное противоречие как с сообщениями Анны Комниной, так и со сведениями собственно немецких источников, правда, несколько более поздних, в частности, со свидетельствами романа Вольфрама фон Эшенбаха (1170–1220) «Парцифаль» (между 1200–1210). Вольфрам на протяжении всего романа подробно описывает конные поединки своих героев – Гамурета, Парцифаля, Гавена, Фейрефица, вполне определенно свидетельствуя о том, что конный бой в XII – начале XIII веков был такой же общепринятой нормой тактики и стратегии немецких рыцарей, как и французских[201]. Византийский рыцарский эпос «Дигенис Акрит» свидетельствует о господстве в византийской армии тактики конного боя с копьями наперевес еще раньше, в X–XI веках. В качестве одного из примеров подобного свидетельства можно привести описание поединка Дигениса Акрита с арабской княжной Максимо[202]:
ebooksa