Слова. Том II. Духовное пробуждение

– Для того чтобы немножко понять, что такое мученичество, хотя бы принимай с радостью презрение других. А если хочешь немного осознать, что есть подвижничество, то, если не можешь поститься сорок дней, как Христос, постись хотя бы среду, в которую Его предали, и пятницу, в которую Его распяли[197]. Те, кто хотят мученичеством засвидетельствовать свою любовь ко Христу, могут за отсутствием мученичества проявлять эту любовь, от которой они сгорают, в виде телесного подвига за горящие души усопших, чтобы те обрели немного упокоения. Подвижничество – это такое же торжество, как и мученичество, потому что и в том и в другом случае человек избегает всякого человеческого утешения и обретает утешение божественное.

Святые мученики ощущали великую радость от того, что им давалась благоприятная возможность претерпеть мучения. С мученичества в духовной жизни начался аскетизм. Когда пришёл к власти Константин Великий, он освободил христиан из темниц, где они (некоторые из них были изувечены) ожидали смерти. Мучения закончились. Но освобождённые очень огорчились, потому что, находясь в темницах, они ожидали своей очереди на мученичество, а теперь святой Константин Великий им всё испортил. Они с радостью ожидали мученичества, а дождались свободы. И тогда – от любви к Богу и горевшего в них пламенного желания пострадать за Христа – они ушли из мира. И тем мучениям, которым подвергли бы их Диоклетиан и Максимиан, они в подвижничестве подвергали сами себя. Один шёл и подвешивал себя за руки верёвками на дереве: он молился с болью, но божественно радовался. Другой ради любви ко Христу связывал себя. «Так, – говорил, – меня связал бы Диоклетиан». И, истязая себя таким образом, они испытывали великую радость. С этого божественного безумия, с этого божественного сумасбродства начали первые и ради любви ко Христу посвятили себя подвижничеству. Потом их подвигу стали подражать другие. Так в нашу веру вошёл аскетизм. А третьи, самые «сумасбродные», говорили: «Мы овцы Христовы!» – и питались только травой с земли. Это были так называемые воски[198]. Они настолько сильно чувствовали благодеяния Божии и собственную ничтожность, что говорили: «Я, неблагодарное животное, всю жизнь буду питаться травой». И они делали это. Их сердце взлетало от любви ко Христу. «Разве, – говорили они, – я не Христова овча? Значит, буду питаться травой». Но впоследствии это было запрещено Церковью, потому что охотники, принимая этих отшельников за диких животных, убивали многих из них.

Сегодня люди не могут понять этого, считают это безумием. «Зачем питаться травой, подобно животному? – говорят они. – Какой смысл в том, чтобы таким образом виснуть на верёвках и истязать своё тело?» Но помнишь, что говорит авва Исаак: «О, если бы Бог удостоил нас совершать такие бесчинства»[199]. Дай же Бог достигнуть этого духовного бесчинства и нам.

ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ. ЗАВИСИМОСТЬ ОТ НЕБА

«Божественной помощи не могут воспрепятствовать ни люди, ни бесы. Ни для Бога, ни для святого человека нет ничего трудного. Препятствием является лишь наше человеческое маловерие. Своим маловерием мы препятствуем великим Божественным силам приблизиться к нам».

ГЛАВА ПЕРВАЯ. О том, что Бог промышляет о человеке

«Ищи́те же пре́жде Ца́рствия Бо́жия…»

Геронда, авва Макарий говорит, что Бог подаст нам небесные блага[200], и мы веруем в это. Должно ли верить и в то, что Он подаст нам и блага земные, которые не являются столь существенными?

– Какие земные блага?

– То, в чём мы нуждаемся.

– Вот это ты правильно сказала. Бог любит Своё создание, Свой образ и заботится о том, что ему необходимо.

– В это нужно верить и не беспокоиться?

– Если человек в это не верит и сам бьётся над тем, чтобы эти блага стяжать, то он будет страдать. Но человек, живущий духовно, не расстроится даже в том случае, если Бог не даст ему земного и вещественного. Если мы ищем прежде Царствия Божия, если поиск этого Царства является нашим единственным попечением, то дастся нам и всё остальное. Разве Бог бросит Своё создание на произвол судьбы? Если израильтяне оставляли на следующий день манну, которую давал им Бог в пустыне, то она начинала гнить[201]. Бог устраивал так для того, чтобы они полагались на Божественный Промысл.

Даже слов ищи́те же пре́жде Ца́рствия Бо́жия[202] мы ещё не поняли. Или мы веруем и вверяемся Богу, или не веруем и поэтому сами должны заботиться о необходимом. Когда я поехал жить на Синай, у меня с собой ничего не было. Однако я совсем не думал о том, что будет со мною в пустыне среди незнакомых людей, что я буду есть и как жить. Келья святой Епистимии, где мне предстояло поселиться, была уже давно заброшена, покинута людьми. Я ничего не просил у монастыря, не желая его обременять. Как-то мне принесли из монастыря хлеб, и я возвратил его обратно. К чему мне было беспокоиться, если Христос сказал: Ищи́те же пре́жде Ца́рствия Бо́жия? Воды – и той была самая малость. Рукоделия я никакого не знал. Вот и спроси теперь, как я жил и как зарабатывал на хлеб. Единственным инструментом, который я имел, были ножницы. Я разъединил их на две половинки, заточил о камень, взял дощечку и стал вырезать иконки. Работал и творил Иисусову молитву. Я быстро выучился резьбе, резал всё время один и тот же рисунок и пятидневную работу заканчивал за одиннадцать часов. Не только не терпел лишений, но ещё и бедуинчикам помогал. В какой-то период я занимался этим по многу часов в день, а потом пришёл в такое состояние, что не хотел заниматься рукоделием, но одновременно видел и то, какую нужду терпели бедуинчики. Для них было великим благословением получить в подарок шапочку и пару сандалет. И у меня появился помысел: «Я пришёл сюда, чтобы помогать бедуинам или же для того, чтобы молиться о всём мире?» Поэтому я решил сократить рукоделье, чтобы меньше отвлекаться и больше молиться. Думаешь, я ждал, что мне кто-то будет помогать? Откуда? Бедуинам самим нечего было есть. Монастырь был далеко, а с другой стороны начинались необитаемые места. Но вот в тот самый день, когда я ограничил работу для того, чтобы больше времени отдавать молитве, ко мне пришёл один человек. Я тогда был возле кельи, он увидел меня и сказал: «Вот, возьми эти сто золотых. Будешь и бедуинчикам помогать, и распорядку своему будешь следовать, и молиться». Я не сдержался, на четверть часа оставил его одного и ушёл в келью. Промысл и любовь Божии привели меня в такое состояние, что я не мог удержать слёз. Видишь, как устраивает всё Бог, когда в человеке есть доброе расположение? Потому что сколько бы мог дать этим несчастным я? Я давал одному, тут же приходил другой: «Мне отец не дал!» – потом третий: «Мне отец не дал!..»

– Геронда, а почему мы, много раз ощутив всесилие Божие, не видим Его Промысла о нас?

– Это диавольская западня. Диавол бросает пепел в глаза человеку для того, чтобы он не видел Промысла Божия. Ведь если человек увидит Промысл Божий, то его гранитное сердце умягчится, станет чутким и произольётся в славословии. А это диаволу не на руку.

Человек часто пытается устроить всё без Бога

Один человек стал заниматься разведением рыб и целыми днями говорил: «Слава Тебе, Боже!» – потому что постоянно видел Божественный Промысл. Он рассказывал мне, что у рыбки с момента её оплодотворения, когда она ещё малюсенькая, как булавочная головка, есть мешочек с жидкостью, которой она питается до тех пор, пока не вырастет и не станет способной самостоятельно поедать водные микроорганизмы. То есть рыбка получает от Бога «сухой паёк»! Если же Бог промышляет даже о рыбках, то насколько больше Он промышляет о человеке! Но часто человек всё устраивает и решает без Бога. «У меня, – говорит, – будет двое детей, и хватит». С Богом он не считается. Поэтому и происходит столько несчастных случаев и гибнет столько детей. В большинстве семей рождается по двое детей. Но одного ребёнка сбивает машина, другой заболевает и умирает, и родители остаются бездетными.

Когда родителям, сотворцам Бога, трудно обеспечить своих детей, несмотря на прилагаемые усилия, им следует, воздев руки к небу, смиренно взыскать помощи Великого Творца. Тогда радуются и помогающий Бог, и приемлющий Его помощь человек. Будучи в монастыре Стомион, я познакомился с одним многодетным отцом. Он был полевым сторожем в одном селе Эпира, а семья его жила в Конице – пешком идти четыре с половиной часа. У него было девять детей. Путь в то село лежал через монастырь. Идя на службу и возвращаясь домой, сторож заходил в обитель. Заходя на обратном пути, он просил у меня разрешения самому зажечь лампады. Несмотря на то что, зажигая их, он проливал масло на пол, я позволял ему это, я предпочитал потом подтереть пол, но не огорчать его. Каждый раз, выходя из монастыря и отойдя метров на триста, он делал из своего ружья один выстрел. Не находя этому объяснения, я решил в следующий раз понаблюдать за ним с того момента, как он войдёт в храм, и до тех пор, покуда не выйдёт на коницкую дорогу. Так я узнал, что сперва он зажигал лампады в храме, потом выходил в нартекс[203] и зажигал лампаду перед иконой Божией Матери над входом. Потом он брал на палец масла из лампады, вставал на колени, простирал руки к иконе и говорил: «Матерь Божия, у меня девять детей. Пошли им маленько мясца!» Сказав это, он мазал маслом, которое было у него на пальце, мушку на ружейном стволе и уходил. В трёхстах метрах от монастыря, возле одной шелковицы, его ждала дикая козочка. Как я уже сказал, он делал выстрел, убивал её, относил в пещеру, находившуюся чуть подальше, там свежевал и нёс своим детям мясо. Это происходило каждый раз, когда он возвращался домой. Я был восхищён верой полевого сторожа и промыслом Божией Матери. Спустя двадцать пять лет он приехал на Святую Гору и разыскал меня. Во время разговора я непроизвольно спросил его: «Как твои дети? Где они?» В ответ он сперва указал рукой на север и сказал: «Одни в Германии», а потом, простерев руку к югу, добавил: «А другие в Австралии. Слава Богу, здоровы». Этот человек берёг в чистоте от безбожных идеологий и свою веру, и себя самого, поэтому Бог не оставил его.

Благословения чудесного Божественного Промысла