– Да так. У нас весь бой в красноту отдаёт.
– А здесь на заводе такую примесь не используют, не нужна она для дулёвских разноцветных и золотых розанов. Так что получается, эту фигурку не в Гжели сделали, а, скорее всего, здесь. Кто-то её в повозку подкинул. И этот человек знал про мой приезд для разговора с Анисимом Яковлевичем.
Анисим Кузнецов посмотрел на брата.
– Терентий, ты что же такое удумал? Извести меня захотел? В убийствах агашек своих обвинить?
– Анисим…
– Что Анисим? Ты думаешь, я не вижу, что ты на отцовское наследство до сих пор смотришь? Меня на каторгу захотел отправить, а харитоновский завод к себе прибрать?
– Да к чему мне твой завод? Мы же двадцать лет как обо всём договорились.
– А значит, не обо всём. Небось, это ты лиходеев нанял и куклы синие агашкам подкинул? Завидуешь нашей гжельской росписи? Хочешь и себе такую, да батюшка наш в своё время по-другому распорядился?
– Замолчи! Мне от убийств этих одни убытки. Крестьяне боятся баб на завод пускать. Слухи идут, а всё из-за «женихов» этих.
Все присутствующие смотрели на Терентия Яковлевича и молчали. А он продолжил:
– И синь вашу гжельскую я терпеть не могу. – Терентий Яковлевич показал на осколки «жениха». – Как к вам не заедешь, одна синь кругом. Я специально ещё тогда решил, что не будет её на моём заводе. Нет её у меня нигде! Нету!
Носком сапога он втоптал в землю осколки и, взбешённый, посмотрел на брата.
– Из всей вашей синевы в доме только и остались один отцовский поднос и Машкины игрушки, которые ты ей в детстве дарил.
Все посмотрели на Марию Терентьевну. Она стояла, выпрямив спину, и смотрела вдаль, не обращая внимания на присутствующих. На её щеках горел лихорадочный румянец. Взгляд был мутный, как будто она думала о чём-то своём.
Неожиданно она выкрикнула:
– Почему?!
Её голос был необычный, как будто сломанный. В нём слышался визг, одновременно переходящий в бас.
– Почему жених Агашкин? Это мой жених, мой!
Она побежала в сторону дома.
Терентий Яковлевич и его брат поначалу опешили, но потом бросились вслед за ней.