Сеньор Альфонсо был принцессе хорошо известен, хитрый и ловкий.
Анна уже выехала в Плоцк с довольно многочисленным двором верных своих слуг и добавленных ей верных слуг панов сенаторов. Она не могла пожаловаться теперь ни на отсутствие почтения, ни на маленькую заботу; кланялись ей, прислуживали, но окружали так тесно, так плотно, что даже ловкий Талвощ и хитрая Дося не могли ни свитка, ни приказа принести, не будучи сначала выслеженными.
Обеспечивали большие нужды, но бдительные стражи стояли видимые и незамеченные вокруг.
Пан воевода Арнольф Уханьский выехал навстречу принцессе, ждал её мягкий, улыбчивый епископ Войцех, в замке она нашла приготовленные для приёма комнаты, полные кладовые, но у ворот – стражей и неизвестных слуг, которые вмешивались во всё, чтобы ничего без них не делалось.
В первые минуты неприятное впечатление неволи стёрлось радостью встречи с крайчиной Лаской, подругой сердечной и живой, деятельной, неутомимой на услуги, искренно к принцессе привязанной.
Вместе с ней прибыла сиротка София Ласка, девушка скромная и мягкая, которую Анна сердечно приняла, и хотела, чтобы осталась при ней, видя в ней «большую сироту», как она выражалась, а сама также она была сиротой ещё большей.
Они должны были устраиваться в замке, ко всему присматриваться, а прежде всего Анна нуждалась в том, чтобы излить всё своё сердце перед подругой крайчиной.
Всё, прямо до одного тайного закутка, который был закрыт даже для неё, потому что его приоткрыть стыдилась. Того, что чувствовала к Генриху, своих надежд, возлагаемых на французского королевича, даже крайчине доверить не могла.
Люди подозревать её, догадываться, предчувствовать что-то могли, она признаться не хотела, чтобы не краснеть потом, если бы Богу было угодно затронуть её новым испытанием.
С небольшими изменениями тот же двор, те же люди, что в Варшаве, окружали её в Плоцке, но имела здесь крайчину как щит и защиту от несносной всегда Жалинской и её сына, сиротку Зосю, которой Дося Заглобянка стала подругой и опекуншей. Заботы о повседневном хлебе в Плоцке были не так докучливы.
Ежедневное общество умножилось прибытием епископа челминского, который был постоянным гостем, и также почти каждый день появлялся воевода Уханьский, на вид почтительно, в действительности, для изучения, не совершалось ли тут что-нибудь таинственное.
Через пару дней по прибытии в Плоцк деятельный Талвощ уже рассматривался, познакомился с людьми, некоторых приобрёл, и обращался так свободно, как в Варшаве, а через Досю, потому что ему это было всего милее, уведомлял принцессу, когда доставал информацию.
Хуже всех переселение повлияло на Жалинскую, которая меньше могла навязываться и не так невыносимо ворчать. Крайчина разными способами закрывала ей уста, а от пана Матиаша, навязывающегося на услуги, резко отделывалась.
Избавили принцессу от неприятных минут, хотя заботы всегда ей достаточно оставалось.
Через несколько дней Талвощ принёс ей вечером из города ведомость, что определённо в околице объявился пан Альфонс Гасталди, который мог использовать всякие средства, чтобы вкрасться в замок и достать до принцессы.
Казалось, это не подлежало сомнению, хотя вместе с этой ходящей вестью та, словно переодетый эрцгерцог Эрнест находился при нём, который лично хотел узнать и зарекомендоваться у принцессы, выглядела сказкой.
Дося сразу побежала объявить об этом своей пани, предполагая, что, может, доставит ей этим удовольствие, но пробудила только великий страх.
Принцесса Анна велела тут же позвать Талвоща.
– Что же это за слухи ты привёз из города! – отозвалась она, подходя к нему.
– О Гасталди не слух, – сказал литвин, – но самая верная правда. Не знаю, попадёт ли он сюда, но что по околице увивается – то старая правда, не имеет сомнения.