Воспоминания о жизни и деяниях Яшки, прозванного Орфаном. Том 1

22
18
20
22
24
26
28
30

В первые дни, когда со мной приключилось это суровое несчастье, я сидел у Крачковой в её бедном дворе, прибитый, подавленный так, что, не двигаясь, упал на лавку, и так весь Божий день с неё не встал.

По моей голове кружились разные мысли, а одна другою не задерживалась. Возвращаться в Вильно к моим старикам не было смысла, к Тенчинским, даже если бы с голоду умер, не хотел. Тут, в Кракове, не знал, где и как искать хлеба.

Только через пару дней, помолившись, мне на ум пришло идти к ксендзу Яну Канту и ему исповедаться в вине и наказании.

Я давно его не видел, но застал его так, как если бы вчера ушёл. В этом святом муже ничего не изменилось, даже возраст не выражался на дивно ясном, светлом и таком блаженно-спокойном лице, словно ничто земное коснуться его не смело.

Прежде чем я поцеловал его руку, он открыл уста и дал мне понять, что обо всём был осведомлён. Откуда и как — спрашивать я не мог.

— Помни, Яшко, — сказал он, — что Господь Бог испытывает и затрагивает тех, которых любит. Не жалуйся, а думай, как бы зло на пользу своей души обратить.

Я хотел объясниться, что вовсе вины не чувствовал, но он мягко прервал меня, что я действительно не совершил никакого преступления и мог ожидать скорее награды, чем наказания.

— Всё-таки, дитя моё, — добавил он, — время такое тяжёлое и мучительное, что и добродетель должна страдать. Видишь сам, как много духовных, капелланов, почтенных людей пошло в изгнание, как иные потеряли милость… Бог знает, что делает.

— Милостивый отец, — сказал я, — Бог, верно, знает, что нам готовит, но мы, то есть я, бедный умом, дороги перед собой не вижу. Укажите мне её.

Он подумал немного, подняв кверху глаза.

— Ты возьмёшься за какую-нибудь работу, лишь бы не бездельничал и в распутство не бросался, хорошо будет. Ищи в себе то, к чему чувствуешь призвание, и молись.

Не знаю почему, отказав мне в совете, он благословил меня и отпустил. Он влил в меня немного мужества, но в голове как было мутно, так и осталось.

Выйдя из коллегиума на улицу, я встретил Великого. Он узнал меня и приблизился. В замке из-за холода он перестал расписывать стены, работал над чем-то другим дома. Кто-то ему обо мне уже, должно быть, что-то поведал, так как, подступив, он сразу сказал:

— Что же это вы с придворной жизнью расквитались?

— Она со мной расквиталась, я не добровольно уволился, — сказал я. — Король на меня разгневался.

— Знаю, — сказал Великий, — хоть пан справедливый, но панская милость всегда непостоянна, а эта придворная жизнь не каждому здорова. Найдёте что-нибудь лучше.

— Не так легко, — сказал я, вздыхая.

Великий поглядел мне в глаза.

— Такую лёгкую жизнь, к какой вы привыкли, не трудно найти. Сесть на коня, покручивая саблей, участвовать в турнире, кому этого достаточно, тому долго не нужно искать занятие. Если бы вы, как я, бедный человек, имели дело с мыслями, которые нужно облачить в тело, с жизнью, которую мы должны создать почти из ничего, только тогда вы узнали бы, какие трудные нужно людям решить загадки.

Взмахнув рукой, он пошёл дальше.