Повисает непродолжительная пауза. Глеб с Олегом переглядываются. Они в недоумении.
— Есть теория, что наша жизнь на самом деле — смерть, — неожиданно замечает Марна. Должно быть, она решила сменить тему. — Мне рассказывал отец. Только я не помню, кто автор учения.
— Правда? — Голем приподнимает брови. — Как это возможно? Жизнь есть жизнь, разве нет? Её нельзя перепутать с небытием.
— Идея в том, что нам кажется, будто мы живём, а потом, умирая, оказываемся в аду или раю. А на самом деле всё наоборот. Живём мы там, — Марна указывает пальцем вверх, — а то, что считается жизнью, и есть загробный мир.
— То есть сейчас мы в раю? — уточняет Олег. — Ну, или в аду?
— Именно так. Мы ведь не помним ничего, что было до нашего рождения. Память о предыдущем существовании стирается.
— Некоторые утверждают, что помнят, — говорю я.
— И есть ещё сны, — замечает Глеб. — И чувство дежавю.
— Это просто теория, — произносит Голем. — А факт заключается в том, что взрыв Бетельгейзе ознаменовал конец эпохи. Люди ещё упираются, не желая это признавать — сопротивляются Природе, строят башни, ищут средства борьбы с неизбежным. Сколько они продержаться? Пятьдесят, сто лет? Любой срок — мгновение. Старый мир рухнул и погребён под мутировавшей экосистемой. Города-островки рано или поздно падут. И что останется тогда? Только виртуальность. Людям придётся переселиться в неё.
— А тела? — спрашивает Глеб. — Что делать с ними?
— Думаю, пора искать способы копировать сознание, чтобы перестать зависеть от физической оболочки.
— Это миф, — говорит Олег. — Подобное невозможно. Да и не решит проблему.
— Почему же?
— Копия оригинал не заменит.
Голем слегка театрально разводит руками.
— Но выхода нет.
— Думаю, мы ещё поборемся, — упрямо говорит Олег.
— Вы забываете о душе, — замечает Глеб. — Её нельзя оцифровать.
— А есть ли она? — спрашивает Голем.
— Не знаю. А вдруг?