Мистер Кейбл, отведав первачу-самогону, незаметно уснул, уронив отяжелевшую голову на стол. Его раздели и уложили на лавке, у печи, накрыли его собственной шубой, подбитой канадской цигейкой.
— Ну что ж, и нам пора на боковую. Стели, Одарка, своему мужу. Я ж казав тоби, дурочка, шо возвернется он. Не может не возвернуться, ибо таких, как ты, на всем божьем свете одна-две, да и обчелся. — Назар Гаврилович зевнул, торопливо перекрестил волосатый рот.
— Муж! — Одарка дерзко рассмеялась и повела тонкими, подсурмленными бровями. — Какой он мне муж, потаскун несчастный! Ему бы только бегать за городскими юбками. Надень на телеграфный столб юбку, он и к столбу пристанет.
— Ну не сердись, не сердись, стели на двоих. Хватит тебе одной горе мыкать. Я тебе за все унижения уважу, — примиряюще попросил Степан и потянулся, окидывая взглядом ладно сбитое тело жены, ее черноволосую, коротко стриженную, как у мальчишки, голову, раздутыми ноздрями вдыхая сладковатый, до боли знакомый запах Одаркиного тела.
Одарка раскрыла двухспальную постель, на которой так долго спала одна, взбила ворох подушек, но спать полезла на печь, к мачехе. Илько, промолчавший весь вечер, чем-то недовольный, ушел в соседнюю комнатушку, к своей Христе, долго укачивал там проснувшегося ребенка.
Назар Гаврилович, по своему обыкновению, не раздеваясь улегся под божницей на деревянной лавке, прикрылся кожухом. Треск фитилька в лампадке, запах горелого деревянного масла, красные блики навевали ласковые, тихие сны.
Степан ворочался на жаркой постели, сон не шел к нему. Когда все уснули и горница наполнилась мерным храпом и беспокойной мышиной возней, он поднялся на ноги и подошел к печи.
— Спишь? — прошептал он.
— Сплю! — вызывающе ответила Одарка, и Степан увидел в темноте, как по-кошачьи сверкнули ее глаза, блеснули белые зубы.
— Ну не дури, посердилась — и хватит, иди ко мне. Пойми, из-за тебя я приехал на хутор. Летел, как на пожар, едва коней не загнал.
Одарка проворно спрыгнула с печи и торопливо принялась одеваться.
— Ты что, сдурела?
— Уйду я. Не могу оставаться с тобой под одной крышей. Уйду, к Максиму Рябову уйду. Он человек, а ты… — задыхаясь, она не могла подобрать обидного слова, которое могло бы передать всю ее ненависть и презрение.
— Одарка, шо ты, опамятуйся! Муж он ведь тебе, — назидательно проговорила мачеха, свесившись с печи и прислушиваясь к шуму.
Но Одарка, проворно всунув ноги в валенки, стоявшие наготове у порога, и накинув на нижнее белье кожух, выбежала из горницы, крикнула из сеней:
— Будьте вы все прокляты… Осточертели вы мне со своими законами! Не желаю весь век быть для вас наймичкой!
— Не забывай, шо ты куркульская дочка, — напомнил проснувшийся Назар Гаврилович, — куда бы ты ни подалась, а тебе этот грех всегда припомнят.
— Максим не станет напоминать! — крикнула Одарка и в сердцах так хлопнула дверью, что в сенцах зазвенели железные ведра и упало что-то тяжелое.
Заместитель наркома встретился с насмешливыми глазами Василькова. Степану казалось, что он досконально знает Одарку, все ее желания, все движения тела, даже мысли, и он всегда может угадать, что она скажет по любому поводу и сделает в любой обстановке. Ан нет, на поверку вышло, что он совсем не знал ее. Столько времени прожил с нею вместе, а даже не догадывался о силе ее характера.
Но через минуту он уже думал по-прежнему: «Чем женщина злее, тем легче ее скрутить. Я еще заставлю Одарку мне ноги мыть и грязную воду пить».
ebooksa