Илько принес запылившиеся картины в горницу. Васильков, дрожа от негодования, рукавом пиджака старательно стирал с них пыль, пальцами собирал пучки мохнатой паутины. Привел в порядок картину и, поставив ее так, чтобы свет из окна падал сбоку, залюбовался ею, с восторгом промолвил:
— Шевченко! Этой картине цены нет.
Бизнесмен мельком взглянул на автопортрет поэта и отвернулся, выжидая, когда перед ним поставят новую картину. Он не знал, кто такой Шевченко, имя это ничего ему не говорило.
Затем привели в порядок несколько пейзажей кисти Трутовского; прозрачную акварель Сергея Васильковского на запорожский сюжет, серию батальных картин Миколы Самокиша — красочные сцены империалистической войны.
— А это вот подлинник Ренуара, — торжественно произнес Васильков и бережно поставил старое полотно, изображавшее розовую голую женщину. — «Купальщица» — шедевр импрессионизма, — объяснил художник. — Картина попала к Назару Гавриловичу из экономии Змиева. Помещик собирал картины.
При имени Ренуара американец оживился, толстыми руками поднял картину с пола, внимательно вгляделся в нее.
— О, шедевр! — бормотнул он и здесь увидел на стене портрет Назара Гавриловича, писанный Васильковым. — Какой великолепный русский бандит! — Американец сорвал со стены портрет и присоединил его к стоявшим на полу полотнам.
Федорец обрадовался. Если портрет его увезут в Америку, он наверняка сохранится для потомства, а в России, не приведи бог, обязательно погибнет.
— Покупайт все, — на плохом русском языке сказал американец и вытащил из внутреннего кармана просторного клетчатого пиджака бумажник. Тут же он сунул пачку долларов в широкую ладонь кулака.
Назар Гаврилович присел к столу, с ловкостью опытного кассира пересчитал хрустящие зеленые бумажки — их было на пять тысяч — и остался доволен. Доллары — самая надежная валюта в неустойчивом, бастующем мире; сейчас, как сообщали газеты, катастрофически падают в цене и германские и французские деньги. Первого августа «Правда» сообщила, что один доллар стоит миллион немецких марок, а в Варшаве за доллар дают двести тысяч польских марок. При нужде с американской валютой можно и за границу махнуть, это не керенки, не гетманские карбованцы, не бандитские «эх, кума, нэ журыся, в Махна гроши завэлыся». А, зародившись в мозгу, эта мысль сразу же породила другую: «Не продешевил ли? Больно легко расстался буржуй со своими ассигнациями. Поторговаться бы, заломить цену повыше, как за пшеницу на ярмарке. Но, с другой стороны, ни один русский спекулянт таких гро́шей не даст. Молодец Степка, что приволок этого туза!»
— А теперь камуфляж, — тоном приказа обратился Кейбл к Василькову. — Маскироват…
Художник отыскал в кладовой закапанный маслом старенький мольберт и, вытащив из саквояжа палитру, кисти и краски, осторожно принялся замазывать шедевры живописи нелепой кубистской мазней.
— Пикчерс надо переправлят через границ, — говорил американец художнику.
В хату вошла раскрасневшаяся на морозе Одарка, по глаза закутанная в теплый пуховый платок, в хромовых сапожках на высоких каблучках, увидела Степана, испуганно попятилась к порогу, перекрестилась.
— Не ожидала? — весело спросил Степан. — Ну ладно, я уже простил тебя за твою бабью дурость, за то, что осрамила меня на весь свет. Стосковался я по тебе, Одарка, понимаешь — соскучился, и вот прилетел, как голубок к своей голубке.
— А меня прощать не за что, — вызывающе ответила Одарка и тут увидела, как Васильков кроваво-красной краской покрывает бледно-розовое, прекрасное тело «Купальщицы», столь схожее с ее телом. — Зачем вы мараете, губите такую красу? — накинулась она на художника, видимо позабыв о Степане.
— Не ввязывайся, так треба! — прикрикнул на дочку старик. — Накрывай на стол, готовь вечерю, встречай своего блудного мужа.
Повинуясь приказу отца, Одарка отошла к печке, зашумела горшками.
За обильным ужином, когда все изрядно выпили, Навар Гаврилович попросил Степана:
— Ты бы завтра смотался на своей тройке в Куприево, показался на очи Отченашенку и Бондаренку. Пусть не забывают, что зять у меня нарком.
ebooksa