Затаив дыхание, Шурочка следила, как мать попыталась приподняться, осенить себя крестным знамением, тихо произнесла какое-то непонятное слово и, откинувшись на подушку, вздохнула, слабо кашлянула и вытянулась. Все было кончено.
Впервые осознала Шурочка, как неотразима, страшна и непонятна смерть. Она еще никогда не видела, как умирают люди, но не испугалась и не стала будить брата. Осторожно встав со стула, на цыпочках прошла в детскую комнату, отыскала в столе два медных екатерининских пятака из коллекции Вани и прикрыла ими еще теплые веки матери.
Подняв кверху морду, завыл Гектор, разбудил Ваню. Мальчик быстро вскочил на ноги, сердцем почуяв беду, и увидел сестру, нагнувшуюся над ложем матери и дыханием согревавшую ее руки.
— Что ты делаешь? Что с ней? — Он понял, что произошло, но не верил.
— Ничего, Ваня… Просто нет у нас теперь мамы.
Мальчик похолодел, внутри у него все оборвалось, подбежал к постели.
Шурочка медленно поднялась. Две косы упали на ее грудь. Она сказала ровным голосом:
— Что ж мы, Ваня, будем теперь делать? Надо заказать гроб, купить место на кладбище, пригласить священника, устроить поминки, а у нас денег нет.
Они постояли молча, бросились друг другу в объятия и зарыдали; подошел Гектор и стал тереться о их ноги.
— Пить, — раздался едва слышный голос Ивана Даниловича.
Шурочка опомнилась, кинулась к отцу.
Вскоре уже все жители двора знали, что у Аксеновых в доме покойник. Заскрипели двери на немазаных петлях, впуская в кухню серебристую снежную пыль, входили и выходили люди, крестились, прикладывались к пергаментно-желтой руке усопшей и по старому украинскому обычаю ладонью касались печки.
Григорий Николаевич Марьяжный забежал на минутку и сказал, что в столярной мастерской обоза заказан гроб. Из казармы, одетые в сорочки из сурового деревенского холста, пришли бабы — жены ассенизаторов, обмыли покойницу. Пока прибирали ее, плотники внесли в дом пахнущий лесом сосновый гроб. Один из них сказал:
— Всю жизнь жила безобидно, как растение, и померла, как цветок.
Гроб обили красным кумачом, поставили на кухонный стол и умело положили в него принаряженное тело Марии Гавриловны. У возглавия затеплились тоненькие, словно ивовые прутики, церковные свечки, умиротворяюще запахло растопленным воском. Кто-то занавесил трельяж старенькой черной мантильей покойницы.
Вскоре явился дьячок в пахнущих дегтем сапогах. Оправив длинные с золотым отливом волосы и обнажив на груди потемневший от времени серебристый крест, он присел в дальний угол, к иконам, и, достав потрепанный псалтырь, принялся читать западающие в душу песни Давида.
Ивана Даниловича перенесли подальше от покойницы, в детскую комнату, и там уложили на узенькую постель сына. Он по-прежнему лежал без сознания.
Дьячок читал:
— «Сокроешь лицо твое — смущаются, возьмешь от них дух — умирают и в прах свой возвращаются. Пошлешь дух твой — созидаются и обновляют лицо земли».
Хоронили Марию Гавриловну на другой день, утром. Все похоронные документы, место на кладбище и могилу исхлопотал добрый Григорий Николаевич. Он и подводу выделил под гроб.
ebooksa