Книги, которые читал Ваня, были тоже все известные: стихи Лермонтова и Надсона, рассказы из «Новой азбуки» и «Русских книг для чтения» Льва Толстого, рассказы Конан-Дойля о сыщике Шерлоке Холмсе, книга новелл какого-то Миколы Кадигроба на украинском языке…
Марьяжный сдержал слово и поговорил не только с начальником трамвайного депо, но и замолвил словцо за Ваню у директора только что открытого фабзавуча.
Через неделю непривычных волнений и хлопот Ваня и сдружившийся с ним Лев Альтман прочитали свои фамилии в списке принятых.
С робостью вошел молодой Аксенов в помещение фабзавуча. Старое, привычное оставалось позади, начиналось новое и неизвестное.
Ваня внимательно присматривался к новым товарищам. Было их двадцать четыре, среди них три девочки — все дети рабочих и служащих коммунальных предприятий города.
Занятия начались в тот же день. В полутемном классе вместо парт стояли столы и табуреты.
Первые два часа был урок политэкономии. Преподаватель — молодой человек с курчавой головой, в военной гимнастерке с чистеньким подворотничком — попросил всех достать тетради и ответить на двадцать вопросов, которые он тут же задавал по одному, и, подождав, пока все напишут ответы, задавал новый. Вопросы были разнообразные, из самых различных областей знаний: кто написал оперу «Кармен», в каком году родился Карл Маркс, где находится остров Мадагаскар, какая разница между мотором и динамо-машиной, из каких газов состоит вода, что такое диаметр?
— Загадки какие-то, а не урок, — удивился Альтман, сидевший за одним столом с Ваней.
Когда вопросы прекратились и все, волнуясь, сдали исписанные листки, преподаватель, вооружившись остроконечным карандашом, быстро просмотрел ответы и объявил результаты.
— Наименьшее количество ошибок — одна — у Ивана Аксенова, спутавшего стимул и символ. Кто из вас Аксенов? Попрошу встать.
Ребята, еще не успевшие как следует перезнакомиться, посмотрели друг на друга.
Ваня поднялся, смущенно улыбаясь.
Несколько мальчиков неприязненно осмотрели его с ног до головы, он уловил их недружелюбные взгляды, подумал: здесь, видимо, как и в гимназии, будут ненавидеть хороших учеников.
Признание его способностей сразу же возбудило недоверие некоторых товарищей, зависть и даже мимолетную ненависть, которая, смотря по обстоятельствам, могла упрочиться надолго. Это Ваня понял сразу, как только услышал приятную похвалу учителя.
— Теперь я приблизительно знаю, кто из вас насколько подкован, — сказал преподаватель и, вызывая по одному, познакомился со всем классом.
Ваня с интересом наблюдал за соучениками, поднимавшимися за столами и называющими себя.
— Сергей Харченко, — представился чистенький, аккуратный мальчик с подбритыми бровями и тщательно расчесанным пробором на красиво очерченной голове. Ваня еще на экзаменах обратил на него внимание и подумал, что они, наверное, будут дружить. Харченко шагал по лестнице сразу через две ступени — одной ему было мало, и эта привычка говорила о его беспокойном, чего-то ищущем, торопливом характере.
Понравился ему и скромный Виктор Чижов, и болезненный, всегда сонный Юзик Нуллер, и замкнутый, молчаливый Алексей Петров. Но были подростки дерзкие, наглые, которые чем-то отталкивали, настораживали.
Паренек со сморщенным, старческим лицом, покрытым мелкими, незаметными чертами, назвал себя Александром Дедушкиным. Ваня внимательно посмотрел на него. Дедушкин был сильно похож на свою сестру Нату, с которой Ваня как-то познакомился на катке, провожал домой и даже послал ей по почте несколько секреток. Но, странное дело, сестра была красавица, а брат почти урод. Остроумный, находчивый Альтман уже успел дать ему меткое прозвище «Гузырь» и словно заклеймил его этим словом.
Из девочек обратила на себя внимание Валя Овчинникова, с болезненным лицом, обрамленным светлыми, по-мальчишечьи подстриженными волосами. У нее был маленький прямой нос, а в глазах иногда появлялся волнующий чувственный блеск, как будто она была не девчонкой, а женщиной.