— Так держать, Пифагор Геннадьевич!
Шалманы, магазины, пивнушки, маркеты и мини-маркеты, бары, даже захудалые забегаловки не закрывались, пока на небе не появлялось утреннее солнце, в любом углу моряка мог встретить настороженный, как весенний грач, чилиец в красном фартуке или девушка в мятом платьице и что-нибудь предложить — пиво, кофе, чипсы, вяленые колбаски, девушка могла предложить также саму себя, пару шоколадок и даже теплое шампанское.
Холодное шампанское в этой стране не было в ходу — теплолюбивый народ боялся простуды. Впрочем, богатые пили без опаски — натренировались.
На сбор чинариков уходило минут сорок, затем товар надо было переработать, горелые частицы с бумажными клочками отбросить, отобранное перебрать еще раз, а уж потом отправить на вентиляцию, либо свернуть первую "козью ногу" и отвести малость душу…
Неожиданно на его глазах из популярной пивнушки "Р. Крузо" вывалилась группа рослых парней, похожих на морских пехотинцев, говорливых, как местные птицы, и что удивительно — беседовали они по-русски, перемежая речь ядреными матросскими матерками. Это вызвало у Геннадия на несколько мгновений онемение, а следом — восторг.
И ребята-то, похоже, были из родных краев — из Владивостока, что-то говорили о Русском острове. Геннадий чуть не задохнулся — сейчас он и душу отведет, и наговорится вдоволь, и выкурит сигарету, выпущенную где-нибудь на фабрике "Дукат".
Руки пробила радостная дрожь, словно бы он выпил стопку родимой водки под названием "Московская особая" или еще лучше — "Столичной", он будто бы взнялся над самим собою и взлетел в воздух.
— Мужики! — восторженно прокричал он. — А, мужики!
Похоже, ребята эти были не владивостокскими и не находкинскими, а теми самыми людьми, которые больше всего боялись встретить за рубежом бывших белогвардейцев.
— Вы откуда, земляки? — прокричал Геннадий. — А?
Пеликан своими тяжелыми лапами отбил на асфальте слаженную дробь, он словно бы подыграл хозяину на барабане.
Дальше произошло неожиданное — лучше бы Москалев не обращался к своим соотечественникам: морские пехотинцы, гвардейцы, которые только что бодрились и готовы были пойти в атаку куда угодно — и на двери публичного дома, и на трап родного корабля, вдруг поджали хвосты и что было силы рванули от Москалева прочь.
Причем рванули на хорошей скорости, разный мусор — обрывки бумаги, смятые сигаретные пачки, обертки мороженого за ними только столбом поднялись, — ну словно бы с океана подул сильный ветер, грозивший посшибать крыши у здешних зданий.
— Тьфу! — Геннадий лишь головой покачал, и смешно ему было, и грешно, и горестно — видно, прочно сидело в мужиках недавнее советское прошлое, когда наш бдительный народ, пребывая за границей, побаивался провокаций, — ведь разные эмигранты и перебежчики встречались — могли и в шпионы завербовать, и пистолет подсунуть, и ядовитым наркотиком угостить… Прошлое в моряках сидело очень прочно, иногда они опасались даже собственных теней, но пока ничего не могли с этим поделать, это надо было еще выкорчевывать из крови…
А с другой стороны, повести себя иначе ребята эти, наверное, и не могли: любой испугается, встретив на краю земли, недалеко от Антарктиды, бомжа в капитанских лохмотьях, которого сопровождает старый пеликан с преданными глазами, топающий ногами, будто перепивший мужик, — под ним разве что только асфальт не проламывается.
Одно крыло у пеликана висит косо, он никак не может его подобрать — видно, повредил в нетрезвой драке, в огромном клюве словно бы работает некий щелкающий механизм — эта птица любого съест и не поморщится — сожрет вместе с форменными ботинками; насчет подавиться даже не подумает… И добавки еще попросит. Еду запьет соленой водой из океана.
Страхи Божии и только, тут невольно и поджилки затрясутся, и коленки заскрипят, и в ушах возникнет тревожный звон… Вот и встретился капитан дальнего плавания со своими земляками, поговорил за жизнь, порадовался новостям дальневосточным. От расстройства душевного он даже не почувствовал, как в глотке у него сбился в галушку комок, неведомо из чего слепленный, вкусом горький, а может, и не очень — сразу не определить…
Он понял: организм табака требует — солнце вот-вот встанет, а он еще не курил… Наступало время серьезно подымить.
Днем Лев Геннадьевич снова кормил голодных чаек, — собственно, чайки всегда были голодными, в состоянии сытости они никогда не находились. Даже если птица эта проглотит целый пароход рыбы, желудок ее стремительно переработает весь пароход, обратит в белую клейкую налипь, похожую на протухшую известку, вредную, как яд змеи, и тут же чайка потребует, чтобы к ней подогнали второй пароход.
Пеликан голодно похлопал клювом — сегодня ни одна ланча не поделилась уловом, чайки возмущенно галдели, резали пространство пустыми громкими голосами, морской лев поглядел на Геннадия, вздохнул озадаченно и нырнул в зеленую воду бухты. Сидел в глуби долго, сверху было видно, как большое темное пятно металось из стороны в сторону, становясь то длинным, гибким, то собиралось в большую расплывчатую массу… Наконец он с шумом, как огромный поплавок, выскочил на поверхность воды. В пасти держал две крупные рыбины.
ebooksa