Прощай, Южный Крест!

— Вот фокусники! Ты, русо, молодец! Научился рыбу превращать в овощи, есть авокадо с черным перцем, а пеликана переделал в лающую побрякушку, призванную за своим хозяином носить тапочки. Все, русо, я тебя предупредил! — В голосе сержанта возникли и тут же растворились рычащие нотки. Он повернулся к своим подчиненным: — Пошли дальше!

Джозеф, удаляясь, повернул голову к Геннадию, демонстративно похлопал по черной кобуре пистолета и хитро подмигнул. Коварный все-таки мужичонка работал в чилийской полиции, с таким лучше не связываться, — как червяк влезет в душу, вывернет ее и на подносе принесет к начальству. Сдаст с потрохами и получит за это денежку. Может быть, даже не чилийскую, а американскую.

— Поспешим домой, Пифагор Геннадьевич! — скомандовал Москалев пеликану, развернулся и вопреки команде поспешать неспешно зашагал к своей ланче, — точнее, к ланче Луиса.

А дом… Где он, дом этот? В каких голубых пространствах находится?

Море часто подкидывает человеку загадки, иногда такие, что тот бывает не в состоянии не то, чтобы разгадать их, а просто не понимает, что от него нужно, и одно путает с другим, воду с землей, пыль с зерном, куриные яйца с целлулоидными шариками. Это происходит с людьми в любой части света, не только в России и не только в Чили.

Москалеву невольно вспомнились шикотанские танковозы — его собственные танковозы, а не зиганшинские. Его танковозы — это тяжелые коробки весом в пятьдесят тонн, совсем непохожие на привычные военные корабли. Не потому непохожи, что танковоз не вооружен ничем, ни пушкой, ни пулеметом, он даже пластмассовым пугачом не вооружен, хотя и называется очень грозно, и к танкам имеет самое прямое отношение, — это обычное грузовое судно. Если точнее — большая железная коробка с откидывающейся аппарелью — стальным мостком, который можно на берег перекинуть прямо с воды, и мост этот не прогнется под гусеницами, выдержит даже вес двух танков, поставленных друг на друга.

Штука очень непростая — перевозить танки, особенно на Курилах. Ветер иногда дует такой, что может вывернуть ладонь, и даже сломать руку, — на Курилах много бешеных, словно бы в аду рожденных ветров, способных возникать внезапно, наваливаться на воду и землю, сдирать с домов крыши и переворачивать вверх дном рыбацкие суда (наверное, для того, чтобы лучше просушить киль), сшибать с ног и увечить людей.

Танковозы, как правило, далеко от берега не отходили, особенно, если на дне коробки находился перевозимый танк, в случае налета очередного адского ветра обычно старались завернуть за очередной мыс, найти более-менее спокойную бухту и отстояться в ней. Если же такая бухта не подворачивалась под руку, то втыкались в берег носом, стараясь поглубже въехать в песок, вгоняли в землю лом и зачаливались за него… Так и пережидали непогоду.

Лом всегда успешно замещал причальную тумбу, но бывали случаи, когда мощная длинная волна, — тот же тягун, только местного происхождения, — выворачивала лом и тогда верхом на крутых волнах приходилось искать новое место для временной стоянки.

Как-то налет адского ветра застал Геннадия вместе с грузом в пути. Большая, тяжелая, как бетонный причал, волна ударила его самоходку в корму, ударила так, что танковоз взлетел на высоту трехэтажного дома, потом пошел вниз и носом зарылся в воду так, что через стекло рубки стала видна зеленая шевелящаяся масса глубины с обросшими водорослями, далекими скалами. Самоходка углубилась в воду настолько, что чуть не оказалась на дне. Москалев врубил машину на "Полный вперед!" и выровнял корабль.

Минут через десять он уже заполз за мыс и очутился в небольшом заливчике, возникшем словно бы из иного мира — волн здесь не было, их будто бы обрезала рваная линия, — явно тут проходила граница локального течения.

Самоходка въехала телом в рыхлый влажный песок и затихла. Бухта была спокойной, ничего опасного в кудряшках мелких волн не виделось, и Москалев дал команду вырубить оба двигателя — пусть отдохнут.

Совсем рядом, за каменным мысом, бесновался ветер, рвал в клочья облака, выдирал с корнями кусты, росшие между округлыми, еще в древние времена обкатанными ледниковой водой валунами, гоготал пьяно, но потом что-то обрезало, — почувствовал себя плохо либо расшибся о камни. Сделалось тихо.

Все, шторм кончился. Москалев выскочил из рубки, огляделся неверяще. Действительно, ветра, который только что лютовал, смешивал воду пролива с серым небесным цветом, гремел камнями на отливных отмелях, не было… Исчез ветер… Ну будто бы растворился, нырнул в волны и захлебнулся в лихой пене прибоя. Тихо сделалось. Так тихо, что в висках невольно возникло птичье теньканье, словно совсем недалеко, в кустах, не выдранных ветром, приземлилась стая синиц и начала оживленно обсуждать последние метеорологические новости.

Можно было плыть дальше. Москалев вернулся в рубку и велел мотористу запускать машины, первую и вторую. Двигатели на самоходке стояли родные, свои же, хабаровского производства.

Едва запустили моторы, как под днищем баржи неожиданно раздался сильный удар, будто танковоз насадился на камни.

— Стоп машина! — прокричал Москалев. Глянул в воду за один борт — промерил взором глубину, потом перебежал к другому борту… Вроде бы все нормально, глубина приличная. Тогда в чем же дело?

Едва стронулись с места, как раздался второй удар, сильнее первого.

— Стоп машина! — вновь прокричал Москалев. Ситуация ему не нравилась. Какие-то странные наезды на камни… Их ведь не должно быть, никак не должно.

Поскольку дно у баржи было двойным, решили открыть люк, посмотреть, чего там, между двумя слоями металла? Днище и бока самоходки поделены на непроницаемые отсеки, если металл будет пробит в одном месте или даже в двух, вода дальше своего отсека все равно не пойдет, не проникнет, скажем, в отсек соседний.