— Вы написали в заявлении и вот сейчас говорите, что у вас четверо детей, а по другим данным детей у вас трое.
Семерихин полез в карман за сигаретами, но не решился закурить, сунул пачку обратно.
— Один ребенок живет не с нами. Но он все равно мой, и жилплощадь ему положена.
— Где же он живет?
— Это, по-моему, никого не касается.
— Вы же знаете, что жилплощадь предоставляется только тем, кто фактически проживает в семье. Если ваш ребенок не живет с вами в старом доме, значит, вы не возьмете его и в новую квартиру.
— Что гадать о будущем? — сказал мужчина. — Вам со стороны легко судить, а вы в мою шкуру влезьте, тогда и скажете, могу я сына взять в новую семью или нет?
— И давно он не живет с вами?
— С самого дня рождения. Двенадцать лет собираюсь взять, и каждый раз возникают препятствия. Как ни кинь, а все выходит, лучше ему оставаться у чужих, чем ехать к родному отцу.
Семерихин снова вынул сигарету, стал мять ее пальцами.
— Разрешите? — спросил он.
— Курите, курите.
— Благодарю вас.
Зажег сигарету, глубоко затянулся. Полез в карман, вытащил платок, стал вытирать вспотевший лоб и лысину.
— Вы не думайте, что я какой-нибудь, знаете, хлюст, что ли, уклоняюсь от отцовского долга. Уверяю вас.
— Почему же вы не берете его к себе?
— Кто знает, может, и возьму.
Семерихин пытался расположить к себе собеседницу, перешел на более задушевный тон.
— У сына нет матери, умерла при родах. Мальчик остался на руках у ее сестры. Женщина бездетная, медицинский работник. Она и воспитывает его как родного. Я честно скажу, виноват перед покойной женой. Нехорошо поступил, до сих пор мучаюсь. Работал я механиком на рудниках, часто уезжал в командировку, ну и связался с одной женщиной. А жена в то время была беременная. Связала в узелок бельишко, оставила мне старшего сына и подалась на станцию в пургу и лютый мороз. Чудом живая, добралась за пятьсот верст к своей сестре, там родила и скончалась.
Он погасил окурок и закурил новую сигарету.