— Ну, возможно, они когда-то и были студентами. Но возраст их явно перевалил за рамки студенчества.
— Почему ты не сказал раньше… Или… — Я сам не знал, о чём хотел спросить: почему не позвонил из Парижа и не дал ей трубку, почему не узнал её номер или не привёз назад.
Сердце пронзительно закололо, и я вдруг ощутил, что, окажись она в эту секунду передо мной, я и не нашёл бы, что спросить. Её объяснения уже утратили для меня всякое значение. Моя жизнь только наладилась. Я привёл себя в форму в прямом и переносном смысле этого слова. И ещё совсем недавно был переполнен восторгом, но вот Ксавьер ошарашил сей новостью, и будто что-то невидимое и холодное, схватив за лодыжки, потащило к обрыву ада.
— Куда уж раньше? Рене и Том, предложили, не говорить тебе, пока группа не выступит в Брауншвейге…
— Я не собираюсь срывать концерт, подрываясь в Париж. К чёрту это.
— Это ты правильно, — ободряющее похлопал по спине Рене.
— Но мы с ней, эм… Как бы выразиться мягче… побеседовали. Она обещала вернуться в Германию в ближайшие дни.
— Ты настолько запугал девушку? — засмеялся брат.
— Я-то как раз настоятельно рекомендовал ей держаться и от Германии, и от Штэфана подальше, — возразил Ксавьер.
— Какая забота, — нервы предательски подвели, и я ненамеренно сорвался, обрушив свой едкий комментарий на Ксавьера.
До дома мы ехали не обронив ни слова. Ксавьер вёл мою машину, я сидел рядом и переключал радио со станции на станцию, пытаясь заглушить надрывный храп, уснувших Тома и брата. Рене в такт музыке, громко играющей в его наушниках, постукивал по подлокотнику, отвернувшись к окну.
48
— А вот и дети! — открыла нам дверь мама, с кухонным полотенцем, перекинутым через плечо. Отец вышел из моей спальни. И судя по его помятому виду, он только проснулся. — Ужин готов! — сказала мама, и все проследовали за ней в кухню, откуда доносился тёплый запах оладий и, кажется, свежезаваренного чая.
Мы расселись за маленьким столом, и родители засуетились перед нами с чашками и тарелками. Отец поинтересовался о том, как мы сыграли, и брат сознался, рассказав, что мы ездили вовсе не в футбол играть. Мама отреагировала крайне спокойно. Совсем на неё не похоже. Затем, сев рядом, начала расспрашивать о наших впечатлениях. Почему этого не было в детстве? Почему только спустя столько лет они стали вести себя, словно мы и в самом деле «дружная семья»? Почему раньше аперитивом каждого ужина был скандал, а сейчас душевная беседа?
— Что-то у меня нет аппетита, — встав из-за стола, направился я в душ. И плевать, что это выглядело грубо.
Но пока стоял под струями прохладной воды, понял, что моё настроение подпортил не семейный ужин, а недавняя новость. Я слишком часто противоречу самому себе, порой и вовсе лгу. Наверное, это некая защитная реакция организма. Я играю перед собой роль, будто находясь под критическим взглядом публики. Но зал пуст и на сцене я один. Верно, так ведут себя верующие. Во что верю я? В силу самоубеждения? Вот только ни черта не выходит. Я говорю себе, что меня больше не беспокоит прошлое, но стоит ему зазвучать далёким отголоском, как я готов бежать на призрачный зов эха.
В то время как все ужинают в кухне, я незаметно выскальзываю из дома, точно как в детстве, но уже не через окно, а через входную дверь. Пробираюсь в машину, завожу мотор и еду к её дому.
49
Бледно-жёлтая четырёхэтажка, зелёная листва лип и розовый закат. Почему-то эти цвета, согревающие улочку, замораживали во мне остатки жалких чувств. И вслед за этим холодом опустилось невесомое, и в тоже время невыносимое своей тяжестью ощущение полной необратимости всего того, что некогда было между нами. Я знаю, мы уже никогда не будем вместе. Я не хочу этого. Доверие после разрыва невозможно восстановить. Но, пожалуй, я бы хотел заглянуть в её глаза в последний раз. Хотел бы услышать лживую правду, чтобы тогда и я смог сыграть свой финальный аккорд наших отношений. И пока я, зарывшийся в своих мыслях, стоял перед дверью с табличкой «Lefèvre» под звонком, со мной поздоровалась фрау Рубинштейн.
— Добрый вечер, — ответил я, улыбнувшись старушке.
ebooksa