— Где-то это я уже слышал, — улыбнувшись, взглянул я на Дэни. Та, пряча от меня глаза, строила вид чрезвычайно увлечённой своим рагу.
И тогда мы с Катей разговорились о лекциях профессора Крауса, а после — и о нём самом. Для меня открылись новые подробности о его неповторимом стиле, стиле, умеющем удержать любого слушателя в священном благоговении. В университете профессор славился тем, что не позволял своему разуму затвердевать под коркой полученных знаний. Иными словами, перечитывая одни и те же произведения из раза в раз, он обнаруживал в них новые истины, которыми позже, с восторженной радостью первооткрывателя, делился на своих занятиях.
— Если вы придёте на лекцию о Шекспире в следующем году, то точно услышите много чего такого, что не было произнесено сегодня, — сказала Катя. — Поэтому его лекции посещают студенты разных годов.
Разве не это является доказательством гения человека: приобретая опыт, подвергать сомнению любую истину, произнесённую или услышанную ранее?
Замигавшая над информационной стойкой индикаторная лампочка в виде вопросительного знака, оповестила о новом посетителе, и Катя, извинившись, направилась к студенту.
— А что за книгу искал субботний студент? — вспомнился мне недавний случай.
— Из частной коллекции какого-то Голдастуса о Генрихе Третьем. Понятия не имею, кто это, — невнятно пробубнила она, не отрываясь от своего ужина.
— Ты о Генрихе? — рассмешила меня её откровенная невежественность.
— О Голдастусе. А этот Генрих с этими важными цифрами после имени, — и её маленький нос вмиг сморщился, почуяв напускную зловонию, исходящую от слова «третий», — наверняка был одним из королей.
— Императоров, — поправил я её. — Священной Римской Империи.
— Штэф, — и опять гласная звучит дольше, чем ей следовало бы. — Эти священные императоры со своими священными войнами занимательны только для мужских умов.
Но даже выйдя из библиотеки, мы продолжили горячо спорить о том, какие вещи занимают мужские и женские умы, о причинах, почему мы находим эти вещи занимательными. Слово за словом, и вот, сами того не заметив, мы оказались внутри всё того же трамвайчика «Номер семнадцать», привёзшего меня сюда. В который раз убеждаюсь, что спор с женщиной на подобные темы похож на жалкие попытки потушить пожар стогами сена. Дэниэль неустанно и весьма эмоционально всё что-то доказывала, давно отступив от изначального тезиса. Уверен, даже не осознав того. Женщины часто очаровываются самим процессом, потому что их разум — огонь, у мужчин огонь вспыхивает только в сердцах. Впрочем, я и не стремился затушить пылающий в ней костёр, обжигающий жар которого добавлял адреналина и в мою кровь, заставлял её закипать.
— Это была моя остановка! — вскрикнула она, когда мы поехали по Грюнштрассе вниз к парку.
— Выйдешь на следующей. Я провожу.
Следующая остановка так же пронеслась размытыми силуэтами в окне. И следующая за «следующей». Наши умы были слишком увлечены обсуждением лекции, чтобы заметить это. Так, обогнув парк, мы поехали по очередному кругу кольцевого маршрута «№17». «С этим числом явно связано нечто большее, чем простая ирония», — зародилось в мыслях сомнение.
— …Но Яков, безусловно, прав в том, что люди всегда будут искать способ, облачить горькую правду в сладкую скорлупу, — рассуждала она.
— Écale, — вспыхнувшее в сознание слово, вырвалось наружу.
Дэни свела брови на переносице и подозрительно посмотрела на меня исподлобья.
— Ещё помню что-то, чему учили на уроках французского в школе, — отшутился я, и, дабы не акцентировать на этом внимание, опять вернулся к старой теме: — Это в природе людей — искать блестящие фантики для своих пороков.
— Фраза «это в природе людей» уже похожа на один из этих фантиков, — верно подметила она. — Моя остановка, я…