Программист жизни,

«Колокола» зазвучали громче, она поняла, что приближается к источнику, порождающему этот тревожный звук. Ей захотелось побежать, но она себя сдержала, лишь слегка ускорила шаг.

Плеер лежал на груди умирающего – плеер лежал на ее груди. Сквозь ее истерзанное болью тело проходили звуковые волны колокольного звона. От этого боль становилась невыносимой – ей хотелось кричать, но крик не давался: струна, имитирующая колокольный набат, обвилась вокруг шеи, сдавила горло. Она попыталась ослабить хватку, просунув руку между струной и горлом, но поняла, что не может пошевелиться. Обездвиженное, изувеченное тело, полностью подчиненное власти колоколов, лежало на дороге. Тогда она попыталась из него выскользнуть, как из расстегнутого плаща, но и тут потерпела неудачу. Колокола парализовали волю. Поняв, что борьба бессмысленна, она подчинилась. Просто лежала и слушала то, на чем так настаивали колокола. Время нельзя обмануть, говорили они, оно само тебя обманет, как только попытаешься внедриться в его сферу. Все, что было, и все, что будет, неизбежно сольется в одно, конец предрешен, исход известен заранее – смерть на дороге. Вспомни, как это было! Вспомни, как должно было быть!

Как должно было быть? Да, она вспомнила. Алевтина. Ради нее была разрушена хрупкая сфера времени. Ради ее спасения.

Боль накрыла волной, боль наполнила легкие, как морская вода. Того, кто умирал на дороге, – Стаса? Полину? Виктора? – утянуло на дно. Там было хорошо, там не было боли, там снились счастливые сны. Там можно было снова жить и дышать, вспоминая то, что должно было сбыться.

Мы полюбили друг друга сразу, без всякого предисловия. Ни мертвый муж, ни ревность Толика, ни осуждающие перешептывания ее коллег не могли нам помешать, не могли даже отсрочить то, что одновременной болезнью нас поразило.

Я едва дождался вечера (мы договорились встретиться в семь возле ее магазина). Но тогда это нетерпение я объяснял одним лишь любопытством: окажется ли Алевтина такой, какой я ее когда-то вообразил. Днем, в магазине, нам почти не удалось поговорить. Я только сказал, что ее муж обратился в наше агентство, а она меня наняла, чтобы расследовать его убийство. Я ждал вечера, радовался, что так счастливо подвернулась эта Болгария и в агентстве я остался один, готовил вопросы, которые задам Алевтине, – чисто деловые, без всякой подоплеки, а сам все нетерпеливее поглядывал на часы. Перед глазами стояло лицо Алевтины. Вернее, два ее лица – то, молодое с фотографии, которое я так хорошо знал когда-то, и это, новое. И вот наконец стрелка часов, жестокая в своей медлительности, дошла до шести. Пора было ехать на деловое свидание, чтобы обговорить детали, а по ходу удовлетворить любопытство.

Чем ближе я подъезжал к магазину оргтехники, тем меньше это свидание мне казалось деловым. Вопросы, касающиеся ее мужа, вылетели из головы. Навязчиво представлялось, как она идет мне навстречу и улыбается. Чтобы дать этому представлению возможность сбыться, я оставил машину, не доезжая до магазина, возле какого-то скверика, и пошел пешком. Но оно все равно не сбылось. Алевтина ждала меня у магазина, под деревом. А на крыльце торчал Анатолий, охранник. Еще днем я заметил, что он проявляет к Алевтине нездоровый интерес. А сейчас он явно нарочно задерживался: долго возился с замком – в его обязанности входило закрыть магазин, поставить на сигнализацию, все проверить, – делал вид, что заклинило железные жалюзи.

– Привет! – сказала Алевтина, словно мы знакомы сто лет. На ней было белое в желтый цветочек легкое платье, такое, в каких ходят не на деловые, а на обычные свидания. Я удивился и обрадовался, ведь днем она была одета совсем по-другому – в официальную белую блузку и черную юбку. Неужели она для меня переоделась? Но тут же понял, что просто днем, в магазине, на ней был «рабочий» костюм.

– Привет! – слегка разочарованно, потому что как раз думал о костюме, сказал я. Анатолий покосился в нашу сторону и зло дернул решетку. Она наконец поддалась. Охраннику – магазина? Алевтины? – ничего не оставалось, как покинуть сцену.

– Здесь недалеко есть одна симпатичная кафешка, – сказала Алевтина. – Там мы сможем поговорить.

Кафешка оказалась приличным полубаром-полурестораном и называлась «Грезы любви». Я это воспринял как признание, и наша встреча окончательно утратила деловую окраску.

Алевтина была именно такой, какой я ее представлял – давно, всегда! – о которой грезил. Я полюбил ее всю, каждую черточку в ней: ее легкие светлые волосы, ее удивительно нежные руки, ее невероятную улыбку, ее необыкновенные, переменчивые зеленые глаза… И любовь моя была счастливой, потому что и она полюбила меня. Одно омрачало наше безграничное счастье: мне казалось, что времени у нас совсем мало, что-то случится, что-то нас разлучит.

Но не в этот вечер. Из «Грез любви» мы волшебным образом перенеслись в ее квартиру, и никаких препятствий – потом они то и дело возникали в лице соседки с заинтересованно-осуждающим взглядом или неожиданного звонка в дверь – на нашем пути не встретилось. Она сказала, что грезила обо мне всю свою жизнь (возможно, эти мысли навеяло на нее название кафешки, но, еще вероятней, что кафешку она заранее выбрала, потому что действительно грезила). А я сказал, что давно знаю об этом, как знаю все, о чем она думала или когда-то подумает. За весь вечер мы не выпили ни капли спиртного, но и так были пьяны, неприлично, до невменяемости пьяны от близости друг друга. И утром отрезвления не наступило. Я даже помыслить не мог, как проживу этот день в одиночку. Алевтина, пошатываясь, вся такая расслабленно-томная, до невозможности любимая, собиралась на работу. Я наблюдал за ней, лежа на диване (мы разложили диван в большой комнате, чтобы своим присутствием в супружеской спальне не осквернять ее прошлого), оттягивая момент, когда мне тоже нужно будет подняться, уехать, начать день без Алевтины. Сквозь открытую дверь мне было видно, как она подошла к спальне и вдруг замерла на пороге, не решаясь войти. Призрак мертвого мужа расположился на кровати, призрак требовал объяснений, как могла она с ним так поступить. Но войти было нужно – шкаф с одеждой находился в спальне, а ее вчерашнее платье мы случайно залили кофе. Это был единственный неприятный момент нашего первого утра, но мы его пережили.

Я завез Алевтину на работу (высадил у скверика, чтобы у ее коллег не возникало ненужных вопросов) и поехал в агентство. Но не смог ничем заняться, не смог впустить в голову деловые мысли – я весь был переполнен Алевтиной. Сел на диванчик, прикрыл глаза и стал вспоминать вчерашний вечер. Потом я незаметно заснул – и сон был продолжением этих воспоминаний.

Разбудил меня телефонный звонок. Это была Алевтина. Я так обрадовался, что не сразу заметил, как испуганно и подавленно звучит ее голос.

– Только что ушел следователь, – сказала она. – Меня подозревают в убийстве.

Через полчаса я был у магазина. Насколько смог успокоил Алевтину и стал судорожно разрабатывать план. Сотников, ее муж, подозревал кого-то из своих бывших пациентов, но даже приблизительного намека не дал, кого именно он имеет в виду. За что бывший пациент может убить врача? Единственное, что приходит в голову, – это врачебная ошибка. Он что-то недорассчитал, недоучел, или препарат, которым проводилось лечение, дал нежелательный побочный эффект. Значит, нужно искать среди тех пациентов, которые после реабилитации в клинике чем-то серьезно заболели. Я позвонил Битову, знакомому следователю прокуратуры, изложил свою версию и попросил посодействовать в получении списка бывших пациентов реабилитационного центра. Посодействовать он обещал, но версию категорически не принял. Главной, а фактически единственной подозреваемой была Алевтина. У Сотникова оказались какие-то крупные счета в нескольких иностранных банках, таким образом, смерть мужа была ей выгодна. Никаких других версий прокуратура и рассматривать не стала. Ну, конечно, зачем, когда есть подходящая жертва, на которую можно свалить убийство? А моя версия была самая неудобная из всех возможных, самая трудоемкая. Честно говоря, я и сам не совсем представлял, как справлюсь с таким объемом работы – проверить по списку всех бывших пациентов на предмет возникновения у них тяжелых болезней.

Битов перезвонил через полчаса. Я сидел на скамейке возле магазина, чтобы не мозолить глаза Алевтининым коллегам. Пока ждал его звонка, со мной произошел маленький и, в общем, смешной, инцидент, который почему-то подействовал на меня угнетающе. Мимо пробежала маленькая белая собачка с подбитой лапой. Я свистнул ей, подманивая к себе, но она вдруг оскалилась и так злобно на меня посмотрела, что я даже испугался. Но тут как раз зазвонил телефон.

– Можешь подойти завтра вечером в регистратуру клиники, – сказал Битов. – К этому времени там все подготовят.

Я поблагодарил его.