Программист жизни,

К Алевтининому дому мы подъехали уже во втором часу ночи. У двери подъезда, когда она набирала код, звякнул мой телефон – пришло сообщение. Я удивился, но потом подумал, что это мой братец, не сопоставив разницу во времени, решил мне послать привет из Болгарии. Алевтина кивнула и вошла внутрь, а я задержался, чтобы получить сообщение. Номер был незнакомый. Я открыл «Входящие» и прочитал сообщение. «Срочно перезвоните, это касается вашего расследования», – говорилось в нем. Но никуда перезвонить я не успел, потому что в этот момент раздался громкий отчаянный крик Алевтины.

Дверь оказалась закрытой. От ужаса я не сразу смог вспомнить код, а она все кричала, и слышались звуки борьбы. Наконец справившись с кодом и дверью, я влетел в подъезд. Здесь была кромешная темнота. Я бросился вверх по лестнице, ориентируясь по звукам. По звукам же и определил, где Алевтина, а где на нее напавший. Завязалась борьба вслепую. Мне удалось схватить его за руку, он стал вырываться. Я ударил кулаком, метя в голову, но ошибся в расчетах и, кажется, попал по плечу. Потом вообще все перепуталось. Мы упали, вцепившись друг в друга мертвой хваткой. Затрещала материя, я почувствовал, что в моей руке остался кусок его одежды, но тут сильный удар по голове сокрушил меня, и я потерял сознание.

Когда пришел в себя, было светло – Алевтина нашла выключатель и зажгла свет. Нападавший, конечно, сбежал. Из квартиры на первом этаже выглядывала чья-то всклокоченная испуганная голова и тонким старушечьим голосом призывала вызвать полицию. Где-то вверху тоже начали открываться двери квартир, как всегда и бывает, когда потасовка заканчивается. Алевтина сидела передо мной на корточках, испуганно всматриваясь в мое лицо.

– Как ты? – спросила она.

– А ты?

– Нормально. – Алевтина потерла шею. – Он хотел меня задушить, накинул мне что-то на шею, мягкое вроде шарфа, и стал сжимать горло. – Она улыбнулась. – Тебе досталось больше. – Алевтина тихонько притронулась к моей голове. – Уже сейчас вздулась огромная шишка.

Я потянул руку к шишке, но тут увидел, что все еще сжимаю тот оторванный в драке кусок одежды напавшего. Это был рукав от рубашки в сине-черную клетку. Очень хорошо знакомой мне рубашки…

Часть 3

К Алевтине я не поехал и жутко разозлился на Полину. Не из-за Алевтины, а из-за того, что она мне наговорила. Временами моя жена становится просто невыносимой. Дикое упрямство в сочетании с полной убежденностью в своей правоте. Когда на нее такое находит, ей ничего невозможно объяснить, никакие доводы не помогают. Не знаю, что уж она там увидела, но я к Алевтине больше не испытывал никаких чувств. То, что произошло со мной в магазине, было лишь кратковременным помутнением рассудка, в котором, кстати, виновата именно Полина. Это она меня убедила, что я должен что-то такое чувствовать к Алевтине. Но больше всего меня обидела даже не ее ревность – глупая, абсолютно беспочвенная, – а обвинение в том, что я выдумал брата. Как вообще ей такое могло прийти в голову?

Пока она была в таком состоянии, разговаривать с ней было бессмысленно – все бы закончилось ссорой. Поэтому я решил дать ей время, чтобы немного остыть, завез ее домой, а сам поехал купить вина – разговор предстоял нелегкий, без подпитки не обойтись, да и нужно было нам успокоиться. В магазине я задержался, специально, не торопясь, выбирал вино. Отбросив множество вариантов, остановился на красном французском «Бэд Бой». Потом заехал в супермаркет за закуской, которую не нужно готовить. Взял фруктов и разных деликатесов – мясных и на сладкое. Я накупил так много всего, что пакет, который приобрел в супермаркете, не выдержал, лопнули ручки, как только я поднял его с тележки. Хорошо, что в багажнике у меня нашелся другой пакет. Он был свернут в несколько раз, как газета, и казался пустым, но, перекладывая продукты, я в нем обнаружил телефон и записную книжку Стаса и понял, что это за пакет и откуда он взялся. Телефон и книжку сунул в карман, продукты положил в багажник и поехал домой.

Не было меня минут сорок, но я почувствовал, что очень соскучился по Полине. Я уже совершенно перестал на нее злиться, а наша размолвка в офисе казалась смешной и глупой. Поднимаясь в лифте, я предвкушал, как мы прекрасно проведем вечер, думал, что все недоразумения легко разъяснятся. Я действительно очень по ней соскучился.

Чего я никак не ожидал, это увидеть Полину в прихожей. От неожиданности я замер на пороге. И тут понял, что с ней что-то не так. Она стояла, не шевелясь, с таким странным, совершенно неподвижным выражением лица, что я испытал настоящий шок. Легонько, боясь испугать, дотронулся до ее плеча – и тут она закричала. Растерявшись, не зная, что делать, я бросил пакеты и прижал ее к себе, но она все кричала – ужасно, отчаянно, пронзительно, как кричат во сне.

– Полиночка, милая, все хорошо, – бормотал я, но она все никак не успокаивалась. – Это же я. Что случилось?

Крик ее оборвался внезапно. Я почувствовал, что ее тело обмякло, но не понял, что произошло. И только подхватив ее на руки, увидел, что она в обмороке.

Я отнес ее в комнату, положил на диван. Похлопал по щеке, пытаясь привести в чувство. Не помогло, Полина не шевельнулась, дыхание было слабым, еле слышным. Вспомнив, что в аптечке у нас есть нашатырь, я метнулся на кухню, рывком выдвинул ящик шкафчика, где хранились лекарства. Нашатырный спирт никак не находился. Бросив искать, намочил под краном носовой платок и бросился в комнату.

Полина лежала все так же без движения и почти без дыхания. Я протер ей лицо платком. Потом опять принялся хлопать по щеке. Вернулся на кухню и все же нашел нашатырь. На ходу, отломил кончик ампулы, поднес к ее носу – она не шевельнулась, дыхание не изменилось. Нашатырь оказался столь же бездейственен, как и прочие меры, которые я предпринимал. Не зная, что делать, придя в отчаяние, я хотел уже звонить в «Скорую», но, вглядевшись в лицо Полины внимательнее, понял, что это не обычный обморок. Каким-то непонятным образом она впала в транс. Словно подтверждая мою догадку, Полина что-то забормотала. Сначала я обрадовался, но потом понял, что это даже хуже, чем обморок, потому что совершенно непонятно, как ее вывести из транса. Когда проводником служил предмет, принадлежащий человеку в коме, я мог просто его у нее осторожно забрать. Но проблема в том, что она не соприкасалась ни с каким предметом. Или он был, но я его не видел? Может, перед моим приходом она взяла плеер Стаса? Потому у нее и было такое странно застывшее выражение лица? Но если так, то где он? В руках у Полины ничего не было. Может, в кармане? Или на груди под одеждой?

Я стал тщательно осматривать Полину – плеера нигде не было, не было ничего. А она все так же лежала неподвижно. В отчаянии, в ужасе, сам почти в обмороке, я распахнул шторы, рванул раму окна, прекрасно понимая, что действия мои бессмысленны, никакой свежий воздух не поможет вывести Полину из этого, особого обморока. Ну что, что можно предпринять, к кому обратиться за помощью? Вернулся к ней, опустился на колени, положил голову ей на грудь, чтобы услышать биение сердца, и тут увидел, что к ее шее пристал светлый, довольно длинный волос – не Полинин и не мой: у Полины темнее, у меня короче.

Мгновенно – так бывает только в самых критических ситуациях, когда мозг начинает работать с необыкновенной быстротой, – связалась вся цепочка событий: лопнувшие ручки, пакет, в котором были вещи Стаса… Этот волосок, конечно, принадлежал моему брату. Он прилип ко мне, когда я перекладывал продукты в пакет с его телефоном и записной книжкой. А раньше там находился и плеер. Волосок зацепился за один из этих предметов, а скорее всего, именно за плеер. Потом, когда я прижал к себе Полину, он переместился на нее – и тогда она, вступив в соприкосновение с частичкой Стаса, впала в транс.

Я снял волосок, положил его на столик возле дивана, придавил сверху книгой, чтобы его не сдуло сквозняком на пол (там я его никогда не найду, и в любой момент Полина опять может войти в транс, случайно на него наступив).

– Мне больно смотреть на солнце, – сказала Полина жалобным голосом. От неожиданности я вздрогнул и повернулся к ней. Она лежала с широко раскрытыми глазами. Не могу передать, что в тот момент я испытал. Радость, что она пришла в себя, и ужас от неправдоподобности того, что она сказала. Солнце действительно било в распахнутое настежь окно с неистовой силой, ведь перед этим я раздернул шторы. Но неужели Полина могла это почувствовать… могла увидеть? Безумная надежда овладела мною: этот последний трансовый обморок что-то изменил, как-то подействовал, и к Полине вернулось зрение.