— Так надо.
— Да ведь я никому не скажу… А уж сам вас разыскивать не буду, в этом вы можете быть уверены… На других же условиях я вам денег не дам…
Корецкий подумал с минуту, видимо, колеблясь.
— Я согласен, — вдруг произнёс он. — Когда ж я могу уехать?..
— Завтра. Завтра в двенадцать часов дня я назначаю вам свидание. Только не здесь, не у меня. Здесь, знаете, неудобно… Приходите в трактир «Лондон» на Дворянской улице. Я там буду вас ждать и дам вам ответ.
— «Лондон» знаю, — сказал Корецкий.
— Ну, вот и превосходно. Вы уж были там?
— А меня на чистую половину пустят?
— Зачем на чистую? Мы с вами и на чёрной переговорим… Так до завтра?
— Мне бы сегодня выпить, — сказал опять Корецкий, — опохмелиться только…
Козодавлев-Рощинин развёл руками и произнёс:
— Ну, уж этого не очистится. Сегодня ничем не могу служить, сокровище моё. Завтра — другое дело. И помните только, завтра можете рассчитывать на меня, если сегодня о вас слышно не будет. Пожалуете опять в театр со скандалом — сами всё дело вконец испортите… А теперь честь имею кланяться. До свидания, милейший мой!..
И комик встал и расшаркался.
Корецкий тоже поднялся. Он поднялся и остановился, не желая сразу уйти, как будто ещё хотел сказать что-то, но забыл.
— Вот что, — вспомнил он, — дайте мне хоть папиросу…
— Это я могу, — подхватил Козодавлев-Рощинин, — это я могу…
Он отправился за ширмы, взял портсигар и высыпал в руку Корецкого все папиросы, какие там были.
Их было не много — всего четыре штуки… «Бабочка», шесть копеек десяток, что значило, что комик «находился под конём», как говорил он обыкновенно. Когда же он находился «на коне», он курил не дешевле, как в двадцать пять копеек двадцать пять штук!..
Получив папиросы, Корецкий удалился, а Козодавлев-Рощинин остался в раздумье.
Всё зависело теперь от того, пришлёт за ним антрепренёр или нет…