V
В Суэц я опоздал. Пароход наш давно уже ушёл.
— Я так и думал, — сказал мне капитан, — я предупреждал вас.
Но от этого мне не стало легче.
Теперь моё положение стало уже серьёзно неприятным. Я остался без вещей и денег, которые плыли теперь без меня на пароходе в Аден.
Следующий русский пароход должен был пройти Суэц только через две недели, и это время мне приходилось просуществовать здесь в ожидании. О вещах можно было телеграфировать в Аден. И оставить там для передачи мне. Но пока? Пока единственное, что оставалось мне, — терпеливо ждать. Были бы у меня деньги, можно было бы с приятностью и пользою провести время, поехать в Александрию, оттуда на пирамиды… Но с тем, что оставалось в моём кошельке, можно было едва-едва прожить в маленьком, не особенно приглядном жарком Суэце.
В первую минуту я растерялся настолько, что, когда мой капитан-американец, чтобы утешить меня, предложил продолжать путешествие на его пароходе, я согласился на эту комбинацию.
Капитан, впрочем, уверял, что его «Колумбия» — отличный пароход, быстрый ходок, что я увижу, как он пойдёт в открытом море, где не надо швартоваться при встречных судах, и что (это было главное) мы несомненно нагоним наш пароход, на котором я ехал в Аден, где он должен простоять сутки, чтобы запастись углём.
— На эти сутки можно смело рассчитывать, — уверял капитан, — они там простоят, запасаясь углём, а мы в это время и подойдём, непременно подойдём.
— Вы обещаете мне?
— О, без сомнения обещаю.
Я повеселел и согласился.
Американец взял на этот раз с меня довольно солидную плату.
Мы вышли в Красное море, самое жаркое, потому что в нём вода — как в огромном котле, нагреваемом с одной стороны пустынной Аравией, с другой — накалённым материком Африки. Жара стояла как на полке́ в бане. Воздух был густо насыщен водяными парами. Влаги в нём было до девяноста пяти процентов. Вечером она осаждалась, покрывая пароход как испариной и, собираясь на тентах, лилась с них ручьями. На палубе натекали большие лужи, как после сильного дождя.
Здесь, в Красном море, в первый раз увидал я летучих рыбок: маленьких, словно бабочки. Они стаями неслись над водою, ныряли и снова выпархивали.
В первый же вечер странное зрелище представило из себя освещение неба: с одной стороны алел, как зарево, румяный закат, с другой — светила луна с ярким зелёным отражением в море.
Спал я на циновке на палубе, с наслаждением растянувшись на досках и подложив, не под голову, а под шею только, гуттаперчевую надувную подушку. О тюфяке и думать было нечего, о пуховой подушке тоже: они слишком увеличивали жар и слишком грели.
Мы прошли мимо маяка, название которого оказалось не «Даделус», как неверно расслышал я, а «Дедалус».
Положение его поистине замечательно и в высшей степени своеобразно. Стоит он среди открытого моря. По горизонту не видно ни клочка земли: вода и небо только. Под самым маяком тоже нет земли, плещут волны, и высовывается он прямо из них на тонких железных подставках, как на паутинных ножках.
Скала, на которой утверждён он — подводная, на несколько футов ниже поверхности моря. На этой скале сделаны железные устои, а на них — железная будка с фонарём. Вот и всё.