Уже давно ушел последний посетитель. Не тревожат больше звонки телефона. Стало немного прохладней.
Пешехонов включил вентилятор и подошел к раскрытому окну. Шумный людской поток, еще недавно двигавшийся в сторону вокзала, заметно поредел. Сегодня суббота: мало кто в такую погоду оставался в городе.
«Хорошо бы сейчас на взморье: посидеть на скамейке у береговых дюн, послушать, как тихо шумят над головой верхушки высоких, розовых от заката, сосен, смотреть, как набегают ленивые волны на белый прибрежный песок...»
— Хорошо, да не очень, — уже вслух проговорил он и быстро, как от опасного соблазна, отошел от окна.
Он ждал этого субботнего вечера, чтобы в спокойной обстановке продолжить работу.
Пешехонов уже настолько изучил все материалы следствия, что мог бы, закрыв глаза, по памяти отыскать в деле Громовой любой документ. Но сейчас его интересовала только ее предсмертная записка.
Этот небольшой листок бумаги в клетку, с текстом, написанным синим химическим карандашом, был обнаружен следователем Фалиным днем пятнадцатого мая, когда он вместе с понятыми вошел в квартиру Громовой. Записка лежала на туалетном столике, а на ней стояла фотокарточка ее мужа Арвида.
Те факты, которыми располагало следствие, давали основание предположить, что Громова была убита. Но этому как раз и противоречила злополучная записка.
Еще впервые прочитав ее, Пешехонов долго не мог отделаться от мысли, что написать предсмертную записку стихами — это что-то из ряда вон выходящее. Он вынул из конверта записку и в который уже раз, чуть ли не по складам прочитал ее:
То, что записка была написана Надей Громовой, сомнений не вызывало. Это подтвердила и экспертиза. Но вот сумбурность, смысловая неопределенность содержания и то, что записка никак не увязывалась с убийством ее автора, не давали покоя Пешехонову.
«Не могли же Громову принудить написать эту записку, а потом убить? Нет. Это невозможно».
Пешехонов отложил записку в сторону. Потом взял тетрадь в коричневом переплете и внимательно сравнил ее исписанные страницы с предсмертной запиской.
«Удивительно, никакой разницы в написании. А не вырван ли этот лист из этой тетради?» — сделал предположение Пешехонов.
Он стал поспешно листать тетрадь, проверяя ее нумерацию. Действительно, после 66-й шла страница 68-я, а между этими листами виднелась линия отреза.
— Вот оно что! — воскликнул Пешехонов и с помощью лупы детально рассмотрел правый верхний угол записки.
— Так и есть. Тут поработано резинкой, — заключил он, рассмотрев вместо номера лишь тусклое пятнышко.
А когда же могла быть записана в тетрадь эта предсмертная записка?
Посмотрев даты, стоящие на 65-й и 68-й страницах тетради, Пешехонов окончательно убедился в том, что сделать запись на этом листе можно было не раньше четырнадцатого и не позже двадцатого июля позапрошлого года, а не четырнадцатого мая этого года.
Занеся свои выводы в блокнот, Пешехонов почему-то вспомнил наивную просьбу Граниной отдать ей на память тетрадь Громовой, и мысленно возразил ей: «Нет! Эту тетрадь, Галина Борисовна, вам отдать никак нельзя. Она еще должна помочь нам. И я уверен, что она станет одной из улик по делу убийства вашей подруги...»
«Да! А когда же должна уезжать из Риги эта симпатичная свидетельница? — вдруг спохватился он. — Если не изменяет память, она была здесь дней десять тому назад. Как бы она не уехала: ее еще нужно допросить». Пешехонов быстро перелистал блокнот. Найдя нужную запись, он снял трубку телефона, набрал номер.
ebooksa