Арена

— Я? Нисколько. Что глаз — это верно. Только не птичий, а деревянный. У дерева тоже глаза есть.

— Да уж… — усомнился Тема.

— Конечно, а как ты думал? Пока на стволе кора, дерево слепое. А как к нам на фабрику попадет, сразу становится зрячим.

— Как это?

— Очень просто. Кору снимаем. Ствол, вот этак, на тоненькие фанерки делим. Их в порядок приводим, и дерево смотреть начинает. Сначала его взгляд мутный, неяркий, а от полировщиков и зависит, чтобы глаза эти стали лучистыми. Заискрились бы так, что только держись. Ну, само собой разумеется, что у дерева, как и у человека, глаза бывают разные: одни спокойные, серьезные, с холодком, как, скажем, у дуба, другие пламенные. А бывают глаза — ну ни рыба ни мясо. Это все, значит, третьесортники. Иногда, знаешь, самое простецкое деревцо размалюют под красное. Бывает и так. Редко, но… А вы что-то невеселая, Оля, — обратился Николай к Ольге.

— Непристроенная, вот и невеселая. Что ж вы хотите, она ведь у нас второй год не при деле, — вмешалась в разговор бабушка.

Ольга зло посмотрела на бабушку и неожиданно заплакала.

Все неловко замолчали. Только бабушка, грустно качая головой, продолжала:

— Весь сыр-бор почему? Потому что сына моего нет. Бывало, стоит кому заплакать, так он сразу: «Ну чего, чего вы? Запомните, — говорит, — плакать нужно про себя, а вот смеяться вслух». Теперь же у нас все наоборот. Вот ревут в три ручья, так что на седьмом этаже небось слышно, а смеются тихо — только рот кривят.

— У нас друг другу не верят! Никто не верит! — всхлипывала Ольга.

— Да что вы плетете-то! Сами себе не верите! — Николай в сердцах бросил наждачную шкурку и закурил.

Тема молча наблюдал за всеми.

— Поймите вы, Оля! Нельзя так, как вы, существовать. Работать нужно. Интересно ведь. Хоть, к примеру, нашу фабрику взять. Того же Гаглоева. Вы знаете, что это за человек?

Николай говорил, а девушка уже видела и фабрику и людей. Там было все: работа, любовь, а значит — жизнь, к чему теперь так тянулась Ольга.

Неразговорчивый Гаглоев вставал перед ней совсем иным человеком. Ольга, слушая о том, как Гаглоев влюбился, представляла себе, как он из-за робости долго не мог объясниться и только задумчиво останавливался около полировочной, даже и не глядя на девушку. Но та заметила, что на крышках стола, которые собирал Гаглоев, орнамент с каждым днем становился красочнее, и все, что не мог сказать девушке Гаглоев, досказывало за него подобранное им дерево.

— Это вы только говорите так. А скажи я, что хочу пойти к вам на фабрику, так вы усмехнетесь, махнете рукой: «Куда вам!» А я хочу, слышите, хочу работать! Думаете, не смогу? Так если хотите знать, я и сама могу отполировать шкаф.

Ольга быстро подошла к шкафу и, показывая на надраенные шкурками стенки, спросила:

— Эту можно полировать? — Затем, взяв у Николая мешочек с канифолью, она постукала им по стенке. Стенка тотчас сделалась белесой и веснушчатой. Обмакнув два пальца в рюмочку с постным маслом, Ольга, еле касаясь, провела по фанере. Потом она взяла кусок ваты, завернула его в легкую прозрачную тряпочку и сверху обмотала марлей.

— Представим, что это политура, — звонко сказала Ольга и, облизав запекшиеся губы, выкрикнула: — Итак, приступаю!

Все удивленно смотрели на Ольгу. Дерево тотчас потемнело под политурой.