Последствия

– Не сегодня, ты меня понял? – пригрозил, не моргая, остановив взгляд на глазах Славы, Интерн, сидевший в конце кровати.

– Я и не собирался. – выдержав паузу, бросил Слава и отвернулся.

Новых смертей на следующей неделе не совершалось. Слава томился открытием новой стороны Петра Семёновича, но не забывал искать места и предлоги для самоубийств или несчастных случаев. Помощь поступала и от Клавдия – мужчина часто становился свидетелем ссор Лизаветы и Павла Анатольевича, и хотя языка жестов он не понимал, а оба в коридорах с его помощью и общались, но злость, растерянность на лице девушки, а иногда проступавшие слёзы, говорили именно о сильных разногласиях. В «Небуйной» они не общались, и Слава безрезультатно пытался разговорить Лизавету об отце. Не бросался с ним словами и Павел Анатольевич, которого в начале недели докучали бесчисленные проверки, по несколько штук за день, которые не нашли недоработки персонала и обслуживания госпиталя, и в последние дни его нечасто можно было встретить вне кабинета, в который Слава один раз заглянул, и, хотя тут же был выгнан, успел заметить отсутствие камер видеонаблюдения. Студент на занятии ОБЖ, а именно в среду, в споре со Славой сболтнул, что хочет признаться Лизавете в чувствах, после чего Слава долго смеялся, во время чего у Ипполита появилась желание его ударить, что-то в молодом человеке даже настаивало на этом, но он одумался и отсел от Славы, который после не оставлял пару ни на секунду в одиночестве и следил за тем, чтобы рядом с ними находился ещё двое глаз, так как заметил, что в присутствии третьего, даже если это был не Слава, студент говорит о чём-либо, кроме его отношений к Лизавете. Ипполит понял задумку Славы, но перебороть себя он не мог, а когда мужчина выходил вместе с парой в коридор, то пытался загнать его в кабинет, но Лизавета останавливала и просила, чтобы Слава шёл с ними, после чего физик забирал большую часть её внимания.

Как Слава и предполагал, девушку он привлёк, но их связь останавливалась на разговорах, а он говорил много и лестно, за что девушка его слушала и восхищалось, и, если бы студент говорил чуть больше, чем мог, Лизавета никогда бы не посмотрела на Славу. В четверг, после прослушивания различных вальсовых композиций, когда девушка по окончании занятия осталась доигрывать произведение, одногруппники разошлись, и вышла медсестра. Слава подошёл к пианино и облокотился на его крышку. Лизавета несколько раз поднимала на него улыбающееся, добрые глаза, а когда мелодия была доиграна, она начала вставать, физик заговорил: – Как жаль, что вы не можете танцевать и играть одновременно, хотя я не видел, но уверен, что и вальс вы танцуете так же превосходно, как и играете.

Девушка его поблагодарила и вышли из-за пианино.

– Вы торопитесь? – Слава отодвинулся от инструмента, заслоняя Лизавете дверь.

Девушка напомнила ему, что скоро начнётся обед.

– Ах, да. Но… я бы хотел… могли бы вы научить меня играть? Я понимаю, что и с сотого раза у меня не получится так плавно, как у вас, но всё же. – как пёс, вымаливающий прощения, сжав её ладони своими, и поднеся их к своей груди, упрашивал Слава.

Лизавета отказать не смогла, в душе даже растрогалась и обрадовалась, ведь мужчина был первым, кто попросил её учить. На согласие Слава выразил по-рыцарски сдержанную, тем сильнее опьяняющую девушку, радость и подставил к её стулу тот, за которым сидел на первом ряду, и пока он ходил к центру зала, Лизавета сбегала к столу медсестры и нашла в ящике ноты. Когда она вернулась, Слава уже сидел за пианино, и, поставив ноты, Лизавета объяснила, что играть они будут вдвоём, но первый раз она отыграет одна, чтобы партнёр мог иметь представление о композиции, после покажет его части, и, несколько раз попрактиковавшись, они сыграют мелодию вместе. Конечно, Слава ничего не возразил, и Лизавета начала играть. Оказалось, это же произведение он слушал в начале занятия, но снова прослушал его полностью, больше задерживая взгляд на сосредоточенном лице девушке, чем на её руках, хотя и на них для приличия посматривал. Далее он приступил к изучению своих вставок, и, если бы за его плечом не стоял Интерн, Слава не смог бы с первого раза повторить порядок. Ему отвелась роль вступать несколько раз со звонкой правой стороны, одновременно с Лизаветой, которая оставляла за собой левую и центр. Фрагменты, во время проигрывания которых Слава не допустил ни одной ошибки, повторили каждый по два раза, после чего Лизавета предложила играть полную композицию. До третьей своей партии мужчина играл с той же мелодичностью, но в конце несколько раз ошибся и, не докончив, убрал руки с клавиш. Лизавета, которая на всём протяжении произведения сосредоточенно следила за своими руками, прекратила играть после Славы и вопрошающе подняв на него глаза. Мужчина сидел с таким выражением лица, будто очень долго наблюдал за ней, и не шевелился, эта мысль заставила девушка всмотреться в него встревоженно, а Слава только передвигал зрачки по её лицу, отдельные части которого стали покрываться розоватым румянцем, но оба молчали. Медленно мужчина начал приближаться к Лизавете, девушка, казалось, хотела ответить тем же, и первые мгновения так и было, но что-то по ней пробежала, и она отдёрнулась.

– Простите, я не хотел… я не знаю, что со мной случилось… я не должен был. Я помешал вам играть, простите, и думаю больше не стоит. Вы были правы, нам следовало пойти на обед. – Слава смотрел в сторону, перебирая лежавшие на коленях пальцы.

Опустив голову, он посмотрел на Лизавету и, вскочив, оттащил стул на место, и вернулся к пианино, но остановился в метрах трёх от него.

– Я думаю, из-за моей оплошности вы не захотите, чтобы я проводил вас в столовую. – высказался он и быстро, не поднимая головы, вышел из кабинета.

Девушка осталась в восхищении.

Из доклада Клавдия, что Слава также слышал от соседей, они несколько дней видели следователя, ни раз он попадался и физику, но мелькал в конце коридора. Мнения как среди госпитализированных, так и в коллективе сотрудников разнились, но все не имели общего представления о произошедших смертях, а к «небуйным» начали относиться подозрительно: если сидели с ними рядом, то старались сохранить как можно большее расстояние, ни разу Слава не встретил человека, бродившего в коридорах в одиночестве, когда раньше группами госпитализированные чаще всего только выходили с занятий. Борис же всю неделю пролежал в постели, запрещал заправлять кровать Глеба и тем более снимать с неё бельё, и выходил из комнаты только в столовую или в туалет, а занятия так и продолжал пропускать.

Неделя закончилась в воскресенье.

– Какой раз ты уже чихаешь? – спросил Интерн, лёжа рядом со Славой во время «тихого часа».

– Если за сегодня, то вроде бы пятый.

– А за неделю.

– Сотый… Я-то откуда знаю. – нервно выхлестнул Слава, так как сам же устал от нового недуга.

– Кого-то ты очень сильно интересуешь. – заметил Интерн, посмотрев на Славу, безмолвно спрашивая, имеются ли у мужчины на этот счёт догадки.