Все лгут

Манфред демонстрирует удостоверение, представляется по-английски и поясняет цель нашего визита.

Без всякого выражения на лице девушка наклоняется, чтобы изучить удостоверение. Теребя наушники в руках, внезапно пожимает плечами.

– Подождите немного, я схожу за ней, – произносит она на безупречном английском и затем исчезает в доме.

Мы сидим в плетеных креслах на заднем дворе. Сад здесь обширный и больше похож на парк – пальмы, лимонные деревья и цветущие кустарники окаймляют тщательно постриженную лужайку. Вокруг бассейна расставлены терракотовые горшки с ярко-красными цветами. Вдали, у самого неба, виднеются покрытые снегом вершины гор.

Женщина, стоящая возле плетеного столика, свои длинные, уже тронутые сединой волосы убрала в свободный узел, а на шее поверх туники у нее надето массивное серебряное ожерелье с бирюзой. Она разливает чай по чашкам, выставляет перед нами блюдо с миниатюрной сладкой выпечкой и садится напротив нас.

– Я знала, что однажды вы придете, – говорит она, глядя вдаль, на горы. Затем подвигает к нам блюдо с выпечкой – маленькие штучки блестят от масла и сахара. – Угощайтесь, они вкусные, только очень сладкие.

Выходит девушка с наушниками. Она что-то говорит и возвращается обратно в дом.

– Моя дочь собирается в спортзал, – поясняет женщина и достает пачку сигарет. – Вы не против?

– Что вы, – говорит Манфред, бросая на пачку исполненный тоски взгляд. Затем он достает мобильник и выкладывает на стол. – Нам необходимо записать разговор, – поясняет он.

Где-то в глубине дома хлопает дверь. Женщина ловит мой взгляд, глубоко затягивается, потом слегка откидывает голову назад и выпускает струю дыма вверх. Над нами натянут парусиновый тент, защищая от солнца этот уголок двора. Колечки дыма вьются все дальше и, пойманные ветром, тают в вышине.

Женщина, встряхнув головой, переводит взгляд на сигарету, которую держит тонкими пальцами.

– Что вы хотите знать?

– Все, – отвечает Манфред.

Ясмин, 2000

51

Я стояла в темноте у живой изгороди и глядела на наш дом. Несмотря на то, что я позаимствовала одну из шалей Марии, я замерзла так, что меня трясло.

Свет горел в кухонном окне и в комнате Винсента. Квадраты теплого света лежали на покрытой комьями глины лужайке, окрашивая торчащие кое-где кочки в золотисто-желтый цвет.

Я бросила взгляд на часы: было полдевятого. Папа, очевидно, укладывал Винсента спать.

Через некоторое время свет в его окошке погас.

Я топталась на месте, прислушиваясь, не идет ли кто, но все было спокойно. Мария была в двух часах пути по морю, да и в целом – мимо нашего дома почти никогда никто не ходил.