Все лгут

22
18
20
22
24
26
28
30

– М-м.

– Тогда ведь никто не верил Самиру.

Манфред какое-то время колеблется, а потом произносит:

– На самом деле ничего странного. Преступления чести – это реальность. Исходя из тех фактов, которые нам на тот момент были известны, версия была вполне годная. А если бы он сотрудничал со следствием и рассказал правду, ничего из этого не случилось бы.

Закрыв глаза, я пытаюсь мысленным взором окинуть последствия этого немыслимого разоблачения. На ум мне сразу приходит Мария, которая верила в невиновность своего мужа, пока время не заставило ее признать правду или то, что она тогда считала правдой. Мария, которая выгнала Самира из дома. Знаю, это была естественная реакция, только, как теперь выяснилось, последствия ее оказались ужасающими.

– Она все сделала правильно, – говорю я. – И все равно ошиблась.

– Ясмин?

– Нет, Мария. Теперь я должен буду рассказать ей, что Самир Фоукара был невиновен.

53

Когда я подъезжаю к дому, Мария колет дрова. На ней поношенные джинсы и чересчур просторная куртка. Низкое вечернее солнце золотит ее волосы. На замерзшей земле лежит длинная тень от колоды.

Мария ставит на колоду очередное полено и, высоко взмахнув топором, опускает его. Удар выходит идеальный – полено раскалывается надвое и его половинки падают на схваченную инеем траву.

– Привет, – подаю я голос.

Она поднимает глаза.

– И тебе привет.

– С тобой, видать, нужно держать ухо востро, – киваю я на топор в ее руках.

Мария смеется. Наклоняется, чтобы положить на землю топор. Потом собирает чурки и складывает в корзину, чтобы затем без всякой спешки шагнуть мне навстречу.

Она широко и как-то выжидательно улыбается.

– Перекусишь? – спрашивает она.

– С удовольствием.

Мы входим в дом. Мария скидывает деревянные сабо и вносит корзину с дровами в кухню. В старой дровяной плите потрескивает огонь, и в воздухе вьется дымок.