Все сделалось колючим, влажным и убегало из рук.
Несмотря на последние сроки беременности, она все так же работала, но при этом путала фамилии пациентов и их недуги, открывала кабинет либо слишком рано, либо слишком поздно, а то и вообще – в воскресенье, забывала про дезинфекцию оборудования, один раз даже забыла про обезболивающее и удивлялась тому, что мужик на кресле орет вовсе горло.
Однажды она чуть не въехала в школьный автобус. Покупала замороженные блюда, которые потом не ела, а из магазинов выходила, не платя за покупки. Она разбивала тарелки. Сыпала слишком много стирального порошка. Ломала метелки. Залила ковер отбеливателем. Повсюду видела пыль и следы от сигарет.
Эта сухая пыль облепляла сердце, легкие, горло.
С момента отставки Никсона она не сомкнула глаз.
С этим своим громадным животом она выходила на вечерние прогулки, пила травяной чай и проветривала спальню. Напрасный труд. Случались моменты, когда сон уже окутывал ее голову только лишь затем, чтобы тут же отпустить. Сердце стучало паровым молотом. Виски пульсировали. Ноги опухали, а позвоночник не позволял найти удобной позиции. Проходила полночь, два часа ночи, четыре утра. Светлеющее окно пробуждало страх.
Мама не могла ни есть, ни пить. Заставляла впихивать в себя фрукты и заливать водой. Маленькие глоточки, мелкие кусочки.
Мать гладила себя по животу, разговаривала со мной, просила, чтобы я почаще толкался, так как боялась, что родит мертвеца.
Недели без сна ей хватило, чтобы она поверила, будто бы убила своих родителей. Убеки выломали им руки, вырвали зубы и расстреляли, ксендз отказался их хоронить, соседи до нынешнего дня оплевывали дверь пустой квартиры на Пагеде, а все потому, что она связалась с женатым русским и сбежала с ним.
Она зажгла свечи во всем доме и молилась, чтобы Бог, это отдаленное и всемогущее чудовище, принял ее родителей к себе. Птицы обрели язык, белки – человеческие глаза, деревья подобрались под самую дверь.
Теплой августовской ночью вернулся старик.
Он прошел в спальню в своем черном мундире и с моряцким мешком, переброшенным через плечо; выглядел он точно так же, как в "Стильной". Улыбка доброго бандита. Веселые глаза. Волосы блестят от бриллиантина.
Мама бросилась ему в объятия, она чувствовала запах папирос, коньяка и одеколона-"пшемыславки", который она купила еще в Гдыне.
Она присела на краешке кровати. Отец встал за ней, схватил пучок волос у их основания и начал расчесывать пряди очень медленными, ласковыми движениями. Отец гладил мать по щекам и шее. Ладони у него были чувствительные и очень ласковые. Мать ничему не удивлялась и ни о чем не спрашивала.
Запах "пшемыславки" исчез, дыхание отца ускорилось, ладонь на щеке сделалась чужой и багровой
- Русская курва. Перед каждым ноги расставит. Русская курва и убийца.
У нее за спиной стоял Платон.
Рано утром мать отменила прием всем пациентам и поехала в Вашингтон, под Фирму.
Вовнутрь ее не впустили. Она встала перед воротами. Лил дождь, там вечно идет дождь.
Мужчины в костюмах перепрыгивали лужи, у них были блестящие туфли, они носили бакенбарды и курили сигареты, а мама останавливала каждого и спрашивала: где мой муж?