– Так ты и не говори при барышнях – таких вещей, гусь лапчатый!
– Ну, ну, нализался ни свет ни заря, да и безобразничаешь, – надо и стыд знать.
– Выпьем, брат Юша, лучше, – примирительно сказал Андозерский.
– Ну, вот это – дело. А то что хорошего так-то, – рот нараспашку, язык на плечо. И хлобыснуть можно.
– И при барышнях можно?
– Это, брат, всегда можно. Ее же и монахи приемлют.
Евлалия Павловна беседовала тихо с юным товарищем прокурора. Ее щеки раскраснелись, а Браннолюбский млел и таял. Биншток смотрел на них и злился. Когда Браннолюбский отошел, Биншток горячо заговорил о чем-то шепотом; он наклонялся к самому уху Евлалии, под ее широкую, нарядную шляпку Она досадливо отклонилась от него и сказала негромко:
– Ах, оставьте, – что вы за жених!
– Что ж такое! Я, кажется… Положим, я теперь мало получаю, но у меня есть протеже.
Евлалия засмеялась язвительно:
– Протеже! Туда же! А с Жозефиной кто целовался?
Она отошла от Бинштока. Он сделал сердитое лицо и стал иронически улыбаться. Логин подошел к нему. Биншток сказал злобно:
– Ну, люди здесь! Скандал!
– А что?
– Сплетники, клеветники. Знаете, например, что про вас говорит Браннолюбский? Логин нахмурился и спросил:
– А помните, что вы сами обо мне говорили? Глаза Биншток а смущенно забегали.
– Что вы, Василий Маркович, когда же это? Кто это вам сказал? Поверьте, я всегда за вас, а вот Андозерский…
– Не желаю этого знать, – сухо прервал его Логин и отошел от него.
Биншток торчал среди полянки и сконфуженно улыбался.
Меж тем, в ожидании завтрака, общество расходилось с лужайки в лес. Барышни вздумали купаться: Валя обещала показать превосходное место. Но когда уже совсем собрались уходить, Анна сказала что-то на ухо Клавдии. Клавдия покраснела и села на прежнее место.