– Вот то-то. Ну, братвы, наше дело небольшое: выпьем, да ешшо, – чтоб холера не приставала.
– Все это верно, Юрий Александрович, а ты скажи, зачем ты водки так много пьешь? – спросил Логин.
– Ну, сморозил! Где там много, сущую малость, да и то из одной только любви к искусству: уж очень, братцы, люблю, чтоб около посуды чисто было.
– Нельзя, знаете ли, не пить, – вмешался Оглоблин, суетливый и жирный молодой человек, краснощекий, в золотых очках, – такое время – руки опускаются, забыться хочется.
Между тем у другого угла столика Андозерский пил с Пожарским.
– Повторим, что ли, – угрюмо сказал Андозерский. Злобно смотрел на розовый галстук актера, повязанный небрежно, сидевший немного вбок на манишке небезукоризненной свежести.
– Повторим, душа моя, куда ни шло, – беспечно откликнулся Пожарский.
Потянулся за бутылкою и запел фальцетом:
– Что, брат, не собрался ли жениться? – спросил Андозерский.
Покосился на потертые локти актерского сюртука.
– Справедливое наблюдение изволили сделать, сеньор: публика мало поощряет сценические таланты, – для избежания карманной чахотки женитьба – преотличное средство.
– Гм… а где невеста?
– Невесту найдем, почтеннейший: были бы женихи, а невестой Бог всякого накажет, – такая наша жениховская линия.
– Что ж, присмотрели купеческую дочку?
– Зачем непременно купеческую?
– Ну, мещанскую, что ли?
– Зачем же мещанскую? При наших приятных талантах, да при наших усиках мы и настоящую барышню завсегда прельстить можем, – пройдем козырем, сделаем злодейские глазки, – и клюнет.
– Ну, брат, гни дерево по себе, – со злым смешком сказал Андозерский.
Актер сделал лицо приказчика из бытовой комедии:
– Помилуйте, господин, напрасно обижать изволите. И мы не лыком шиты. Чем мы не взяли? И ростом, и дородством, и обращением галантерейным, да и в темя не колочены. Нет уж, сделайте милость, дозвольте иметь надежду.