– Вы не верите, что ни одна из подробностей вашего замечательного отступления не ускользнула от меня? Напрасно. Вы спросите, откуда я все знаю? Это пока секрет. Но знаю не только, что вы, расстреляв хозяина кофейни (заслуженный урок предателю), двое суток отбояривались в лесу от стражников, уложив десятка два и никого не потеряв, это обстоятельство известно всему миру, но и как скрывала вас после этого в погребе домовладелица, варившая, когда вы к ней заявились, ореховое варенье. Скрывала, думаете потому, что вас испугалась? Как бы не так. Чего стоило ей, когда полиция буквально все перерыла, указать, что вы, мол, там, внизу? И забрали бы вас немедленно… Это я распорядился, чтобы она вас хранила. Вот что! А когда потом ее люди отвезли вас к пещере, куда спуститься вам удалось при помощи веревок, кто веревки прислал, не мы разве, я, словом? А предупреждение, что в деревню спешат стражники и единственный исход – отстоять службу в церкви, так как олухам не может прийти в голову потревожить молящихся, по чьему приказу эта мысль вам была внушена, разве не по моему? А в городке, кто вам подсказал отправиться на прием к начальнику, чтобы не только дать ослам обыскивать харчевни, но и самому разузнать о дальнейших ослиных намерениях, кто дал вам это, блестяще выполненное вами задание, разве не я? Теперь вы видите, что я кое-что знаю. И по мере того, как вы отступали, я пришел в такое восхищение не только от вашего мужества, но и деятельного ума, что поспешил с вами встретиться и потолковать. Вы аполлон, молодой человек. Мы, я можем с вами таких великих дел натворить, что никому и не снилось. Дайте же мне вашу руку в знак союза и дружбы. Сейчас я вам все объясню, и хотя вы и сильно измучены долгим преследованием, мы завтра же приступим к работе, так как дело не терпит отлагательств. Вы и так, молодой человек, пробивались слишком долго.
Таинственный горожанин, именуемый Василиском, говорил ошеломительную правду. Лаврентий полагал, что приключения, следовавшие за отходом из местечка, – цепь случайных событий, а помощь туземцев объяснял исключительно своим влиянием. А вот оказывается, кто-то невидимый руководил Лаврентием и оберегал его, неведомый, но всемогущий, и это был сей тщедушный человечек, болтливый и собирающий бабочек. Чего же он добивался теперь, награды за помощь? Или, быть может, его слежка – игра и Лаврентию дано было столько раз уйти, чтобы попасть в западню в родной деревне? Лаврентий выхватил пистолет. Но Василиск не давал ни размышлять, ни действовать.
– На каком расстоянии вы можете попасть камнем в собаку? На сто шагов? Отлично. Сколько у вас товарищей, способных действовать? Сколько, отвечайте скорее?.. Хорошо, совершенно достаточно. Пока я вас оставляю и советую вам отдохнуть и выспаться. Вечером приходите ко мне, я живу в этом же доме наверху, и мы с вами договоримся. Кстати, в течение суток полиция вам не угрожает. Я распорядился, чтобы ее сбили с толку и направили по ложному пути. А через сутки мы будем уже далеко отсюда. Не так ли? – Василиск повернулся на каблуках и, помахивая сачком, вышел.
После его ухода Лаврентий долго не мог разобраться в мыслях. Чего хотел от него невероятный болтун? К чему хотел применить силу и ловкость Лаврентия, когда, послушаешь, выходило, что если Лаврентий в чем-нибудь и преуспел, то только благодаря Василиску? И кто поручится, что это незнакомое существо не грозит тем же, что Галактион?
Он, Лаврентий, бежал от воинской повинности, чтобы не убивать не по доброй воле. А что вышло? Разве хотел убить Луку? Разве хотел смерти Галактиона? Был свободен в выборе поступков, отступая от побережья? Не был ли, до сих пор, понукаем сперва каменотесом, потом содержателем кофейни и наконец Василиском? Какую худшую повинность избрал, уклонившись от воинской?
У моря винил, и не за что, Ивлиту, видя в ней невольную подстрекательницу. А теперь он сгорал от желаний ее встретить как можно скорей, и что-то, когда до нее оставалось несколько шагов, гнало его прочь. Что это за сила, говорящая глазами Василиска? Что за новое чудище, с которым надо бороться, чтобы отвоевать утерянную свободу? Ивлита тут не при чем. Это он, Лаврентий, пошел неверной дорогой, начав с брата Мокия.
И неожиданно посетители кабака, сидевшие вокруг, не смея пошевельнуться, показались Лаврентию родными; захотелось со всеми целоваться, попросить шарманку, плясать, реветь и пить от радости, что вот-де вернулся и свиделся с дорогими, рассказывать о приключениях до глубокой ночи и голосить хором до солнца; зреть вместо потушенных лиц жадные, ловящие каждую мелочь, видеть крестьянство испуганным за него, ощутить, что он их, им дорог, готовы они одинокого, слабого отстоять, не дать в обиду Галактионам и Василискам.
Но разоблачения Василиска убивали всякий вкус. Сознание, что он, Лаврентий, был и остается игрушкой, делало постылым все жалобы и непутными содеянные подвиги. Почему его не убили при осаде поезда или до, при осаде почты, или еще раньше стражники! Все можно испытать и забыть, будто ничего никогда и не было, выйти неповрежденным из неодолимых страданий и испепеляющих удовольствий и неоднократно чувствовать смерть. Одна не проходит бесследно и, осев, ест ум, одна горечь, грызет, пока не испортит непоправимо. А когда еще столько горечи.
Расстаться с земляками, даже не попировав? А где Ивлита, что с нею, и как это еще не спросил о ней? Достаточно Лаврентию было задать < вопрос >, все почтительно и с поспешностью столпились. Ивлита? Кое-кто из бывших оттуда передавал разноречивые сведения. Известно, во всяком случае, что отец ее найден мертвым в развалинах дома, но, по-видимому, умер много раньше. Нашла его Ивлита. Говорят, сошла с ума. Все считают Лаврентия погибшим, а вдовы разбойников, сам знаешь. Из-за безумия, впрочем, ее, кажется, избавили. Однако Иона…
Говоривший, не успев докончить, полетел в угол от страшного удара в лицо. “Бугай твою мать, – ревел Лаврентий, – убил бы тебя, да надоело пачкаться. Лжешь, скажи, что лжешь”, – но, не дождавшись ответа, грохнулся на стол и заголосил, точно плакальщица. Побитый с трудом поднялся и, пытаясь отереть кровь с глаз, бормотал: “Не знаю, говорят, я-то при чем…” Его увели под руки, и кабак опустел. Даже хозяин вышел на улицу, оставив Лаврентия одного.
Неправда, Лаврентий знал, что это неверно, что Иону, да и никого, Ивлита к себе не подпустит, пусть и разбойничья вдова. Но позор, коим она покрыта, одному своему положению благодаря, насыщал Лаврентия зверской ревностью. Иона, ну этого песня спета. Из-за безумия, говорите, пока не переспали. А его-то, Лаврентия, забыли? Погиб, говорите? Говно!
И схватив ружье, стал расстреливать бутылки на стойках, стаканы, стекла, изрешетил потолок и выбежал на площадь. Ни души. Продолжая тратить патроны, Лаврентий перебил все окна, какие видел, стадо гусей, бродивших у лужи, ранил свинью, бежавшую с визгом, и неистовствовал, пока больше не стало чем стрелять. Повалился на землю и лежал до сумерек, такой же одинокий, в вымершей деревне. Когда же стемнело, ни один свет не зажегся ни в небе, ни в окнах. Лаврентий, поднявшись, долго вглядывался в темноту и прислушивался, точно звук или луч были бы поддержкой, как вдруг одна из верхних комнат кабака осветилась. Молодой человек схватился за ружье, но вспомнил, что стрелять нечем. При разгоревшейся лампе он узнал утреннего знакомого. Было видно, как Василиск, сгорбившись и заложив за спину руки, бегал по номеру; подходил к окошку, выглядывал и вновь начинал бегать. Лаврентий смотрел на бесноватого, не только не чувствуя неприязни, но и влекомый, готовый на него положиться. Встал, пошел к кабаку, долго шарил в потемках, пока не добрался до комнатки Василиска.
Услышав шаги, Василиск распахнул дверь с силой. Он был в бешенстве и трещал с быстротой, превосходившей утреннюю: “Вы с ума сошли! Поднять такую стрельбу, когда полиция рыщет по соседству. Если бы они и не хотели нас навестить, то наверное навестят и, вероятно, раньше зари, так как выстрелы должны всполошить окрестность. Я думал, что вы умный человек, Лаврентий, а вы, понимаете, невежда. Я был только что в головоломной деревушке, потратил все послеобеда, чтобы справиться о вашей жене. Она на пастбищах вместе со старым зобатым, ничто ей не угрожает, тем паче, что я распорядился известить ее о вашем здоровий. А вы-то, вместо того чтобы переодеться, посмотрите, на кого вы похожи, затеяли черт знает что из-за каких-то беспочвенных сплетен. Хорошо еще, что пришли сюда, а то я не знал, где вас искать, свиньи же односельчане ваши так перетрусили, что никто не пожелал выйти на поиски. А если бы не явились, так будьте покойны, молодой человек, на этот раз вам не избежать полиции, которая здесь, в глуши, не постесняется вас расстрелять, чтобы избавить от судебной волокиты и непрочных тюрем”.
– Садитесь и слушайте, – продолжал надрываться Василиск, не переставая суетиться. – Я хотел бы все объяснить на досуге, по-человечески, но теперь некогда, – и выдернув из жилета часы: – Нам остается не больше часу до выхода. Дело идет об ограблении, понимаете, но не поезда, на поезде мы поедем грабить. Надо отнять у правительства значительно большую сумму денег, чем вы можете предполагать, и не золотой даже груз, так как золото слишком тяжело, чтобы представлять большую ценность, а груз бумажных, несравненно более легких денег. Правительство хранит деньги в домах, о которых у вас нет понятия, но с которыми скоро ознакомитесь, называемых казначействами. Значит, я приглашаю вас участвовать в ограблении казначейства. Поняли? Теперь по порядку. Казначейство находится в городе, следовательно, вы и ваши товарищи едете со мной в город. Далее: я не могу с точностью указать, сколько мы можем захватить денег, но на вашу долю придется десятая часть. Хотя доля, мною вам предлагаемая и скромна, но вполне достаточна, если примете во внимание, что, во-первых, мы, я берем на себя всю подготовку дела и снабжаем вас, так сказать, орудиями производства; во-вторых, мы примем все меры, чтобы застраховать вас от поимки и доставить в горы. А в-треть-их, и это самое существенное, так как дело идет об успехах партии.
Василиск остановился и, оборвав речь, посмотрел, какое впечатление она производит на Лаврентия.
– Теперь слушайте еще внимательней. Партия – это общество, вроде вашего с зобатыми сообщества, но более многоголовое и преследующее несколько иные цели. Вы отнимаете деньги у имущих или у правительства, чтобы самим обогатиться. Мы стремимся отнять все у богатых, чтобы богатых не было, а все одинаково бедными. Вы уничтожаете чиновников, так как они вас преследуют, мы хотим уничтожить правительство, так как поддерживаемый им порядок ведет к появлению богатых и потому правительство искореняет нас. Вам наплевать, что делается в миру; сидите в берлоге и выходите только на добычу. Нас занимает только мир, где мы хотим установить равенство и целесообразное принуждение. Вы ищете свободы, но вами движет необходимость, партия стремится к необходимому и потому свободна. Если последнее вам и непонятно, то, надеюсь, все-таки уже ясно, что у нас общий враг, а потому сотрудничество наше вполне возможно.
Подойдя к Лаврентию и воспользовавшись тем, что Лаврентий сидел, человечек положил ему руку на плечо и продолжал воодушевленно: “Лаврентий! Вас ждет подвиг, которого достойны вы один. Вы наверстаете потерянное по вине Галактиона и попадете под покровительство могущественной партии. История вашего отступления наглядно показывает, сколь это заступничество ценно.
Теперь переоденьтесь. Вот ваше платье: как видите, я позаботился. Что касается до зобатых, они провожали меня в деревушку и я передал им от вашего имени, чтобы были готовы и ждали за церковью.
По поводу вашей жены: поверьте, она не успеет спуститься с пастбищ, а вы уже будете обратно. Вы понимаете, что нет смысла возвращаться с пустыми руками”, – закончил Василиск, расставляя слоги и выбежал из комнаты.
Наконец-то! И Лаврентий, вместо того чтобы переодеваться, повалился на койку. Что за поток слов, из которых он ничего почти не понял. Но красноречие Василиска действовало освежающе. Нельзя отказываться, надо пробовать, с этим краснобаем все-таки забавней возиться, чем с деревенщиной. И потом новый круг, с возможностями новыми и многообещающими.
ebooksa