— Ура-а-а-а! — вторили ему коллеги из корпункта.
— ГОРЬКО! — дуэтом завопили браться Приваловы — одетые в гражданское, веселые и хмельные.
— ПОЗ-ДРА-ВЛЯ-ЕМ!!! — кричали пацаны из Федерации дворового бокса во главе с невесть откуда взявшимся тут Тимохой Сапуном и "волкодавы" под предводительством Тохи Шевченко.
Грохнули хлопушки, заплескали крыльями белые голуби, улетая в ясные, не по-ноябрьски солнечные небеса. Вездесущий Стариков носился вокруг с фотоаппаратом и щелкал вспышкой. Я опустил Тасю на ступени крыльца и подавился вдохом: из черной "чайки", которая притормозила прямо на тротуаре, один за другим вылезали Исаков... Волков... И — Машеров!
— Аха-ха-ха, Гера, ну что же ты? Не по-нашему это, не по-партизански! Горько, товарищи? — батька Петр улыбался широко, радостно.
— Горько! Как есть — горько! — подхватили Исаков и Волков.
Они что — думают что меня надо уговаривать, чтобы поцеловать Тасю? Мы целовались долго, очень долго, а потом, когда оторвались друг от друга — оглохли от аплодисментов. У ЗАГСа собралась целая толпа — еще бы, Машеров приехал!
— В "Потсдам", товарищи! — зычный голос Петра Мироновича услышали, кажется, все присутствующие. — У моего друга свадьба!
Вот вам и "тихо расписались"!
Глава 25, или эпилог, как вам будет угодно
В охотничьем домике Машерова в Выгонощанском было многолюдно.
Доведенная до ума загородная резиденция на эту неделю стала домом для целой команды единомышленников: самого Петра Мироновича, его верного цербера — Сазонкина, а еще — Волкова, Исакова и других, из высшего звена, до этого мне неизвестных, но занимающих самые серьезные руководящие должности.
Официально — я записывал серию интервью с... С ними со всеми и записывал. Рубриканазывалась "Без галстуков", и делал я ее в своем стиле: трепался с сильными мира сего о яичнице, рыбалке, музыке, фильмах, литературе — о чем угодно кроме политики и модернизации. То есть, конечно, термин "Модернизация" теперь употреблялся исключительно с большой буквы. Хорошо хоть не "Perestroika"...
Все гости охотничьего домика были людьми Машерова и представляли собой тот самый "машеровский призыв". В основном это были ровинциалы из самых разных уголков Союза — не только из Белорусской ССР, крепкие хозяйственники и матёрые служаки из МВД и КГБ, чаще всего сравнительно молодые — лет тридцати пяти-пятидесяти. У Романова был свой, "романовский" призыв — например, в партийном аппарате и в Министерстве иностранных дел обоснавалась, целая толпа уверенных в себе, образованных и интеллигентных ленинградцев самого разного возраста. Да и в вооруженных силах на смену семидесятилетним генералам начали приходить те, кто нюхнул пороху в Афгане и на других "дальних подступах к рубежам социалистического Отечества". Григорий Первый и батька Петр как будто разделили ответственность — Машеров занимался в основном делами внутренними: экономикой и социальной сферой. Романов — внешней политикой и оборонкой. Не без оговорок, конечно, но в целом — дело обстояло именно так.
Сколько может продлиться шаткий паритет и очевидное распределение сфер влияния — это был самый главный вопрос, который обсуждала зарубежная пресса на разные голоса. Они даже обозвали такую практику "тандемом", от чего я мысленно морщился: термин "тандем" применительно к началу двадцать первого века имел вполне себе четкие имена и фамилии. Советские же редакции с линеечкой вымеряли размеры фото Григория Романова и Петра Машерова, чтобы не дай жеж Бог не выставить чей-то портрет больше хоть на пару миллимиетров. А еще — мучились от жуткой дилеммы: кого поставить выше, а кого — ниже, кого — правее, а кого — левее?
А советский народ дышал полной грудью, надеясь, что наконец-то что-то начнет происходить, и оглядывался, боясь, как бы чего-нибудь не случилось...
Так или иначе — неделя в Выгонощанском, в ходе которой высокие гости предавались любимой забаве советской элиты — охоте, прошла для весьма продуктивно. Серия неформальных интервью должна была получиться довольно интересной. И не только благодаря мои сомнительным талантам в публицистике! Немалую роль сыграл и верный диктофон: всё-таки разговор у костра или за кружкой пива — это совсем другие тона и другие истории, чем выверенная и зажатая беседа под гнетом кабинетных стен. Черта с два я подобрался бы к молодому и перспективному министру легкой промышленности у казана с шурпой, имея в руках огроменную звукозаписывающую хреновину типа МИЗ-8 или Днепр-8 весом в шесть килограмм... Писал я уже затемно, разбавляя томные вечера долбежкой и грохотом печатной машинки. А утром отдавал материал своим респондентам на вычитку. Те смеялись, что-то поправляли, показывали Машерову, снова смеялись — и давали добро.
Видимо, мне удалось нащупать настроение и стиль, который устраивал и их, и меня. Была надежда, что и читатели найдут такой подход к беседам с руководителями Страны Советов занятным.
Погода стояла отличная — легкий морозец, покрытые белым, сверкающим снегом поля, пушистые заснеженные деревья, голубое небо с редкими облаками и яркое солнце — такой зимы в Беларуси я не видел очень давно!
Машеров — как будто помолодевший лет на десять, веселый и обаятельный, всегда с иголочки одетый, просто наслаждался природой и любимым хобби в компании людей, которым мог доверять. Подстрелив метким выстрелом огромного вепря он радовался как мальчишка и принимал поздравления, и улыбался широко и искренне. Таким я его никогда еще не видел — разве что на нашей с Тасей свадьбе?
ebooksa