— Ээ, куда мне! Чуурай!
— Чуурай? Этот пострел?
— Кыыс-Хотун научила.
— Вот как!
Уйгунья внимательно взглянул на Нюргуну. На ней было ситцевое платье, закрытое спереди грубым передником, но даже и он смотрелся на девушке, словно его выцветшую ткань освещала ее красота. «Человек красит одежду», — сказал бы всякий, взглянув на нее.
— Да… не зря за тобой охотятся… — пробормотал Уйгунья и тут же оборвал себя: — Ну и что же ты написал здесь, Чуурай?
— Царю-солнцу письмо! — откликнулся из угла мальчик.
— Ого! И что же ты написал?
— Я спросил, почему он к нам цепляется? Мы никогда с ним не встречались, а он говорит, что отец ему должен!
Уйгунья расхохотался.
— Верно, приятель. И впрямь, зачем цепляется? Мало Хохунчи, так еще царь-солнце…
— Ну как там Хохунча? — оживился Буокай. — Знай, полеживает да поплевывает?
— Зачем полеживает. Теперь ему лежать некогда.
Бегает, как бешеная собака. Сам виноват: не надо было на молодой жениться! Нашел женщину под стать себе — рот не закрывается! То ей дай, это принеси, иди сюда, беги туда — достается и нам, и самому князю! От такой не отвяжешься, из-под земли выкопает.
Буокай пососал трубку.
— Что ж, поделом ему… Четырех жен замучил, пора и честь знать… Может, бог в наказание послал ему языкастую.
— Хорошо бы! Да, кажется мне, недолго и она протянет.
— Что ж так? Уж она-то вроде за себя постоять может.
— Жадна слишком. Неделю назад на скачках появилась — смотреть тошно: побрякушек не счесть. Одного серебра, наверно, пуд. Все украшения покойниц нацепила.
— Каких покойниц?