Кыыс-Хотун

22
18
20
22
24
26
28
30

Буокай перевел дух.

— Мы упали в яму… Это хорошо. Здесь нам пурга не страшна. Собаки целы. Отсидимся.

Они легли вместе — люди и собаки. С одной стороны Нюргуну согревал старый охотник, а с другой — вожак упряжки. Время от времени собака взвизгивала и клацала зубами.

Нюргуна надолго забылась. Сколько она спала — день или год — не помнила. Она не пришла в себя даже тогда, когда старик, размешав со снегом свое единственное лекарство — медвежью желчь — заталкивал в рот эту горькую смесь.

Охотник сокрушенно покачал головой. Он покрепче закутал девушку в шубу и посмотрел на небо. Метель не прекращалась.

IX

За стеной послышался глуховатый кашель Мироновны. Нюргуна хотела было окликнуть ее, но почувствовала, что у нее нет сил для разговора. Она повернулась лицом к стене и попыталась уснуть, но сон не шел. Отоспалась за месяц. Да, вчера ей сказали, что она лежит у этой доброй бревенчатой стены целых тридцать дней…

Дом срублен из плавника и разделен на две половины. Заметенный снегом почти до трубы, он надежно защищает своих обитателей от сурового дыхания Ледовитого моря. Окружающий его сугроб прорыт лишь против двух крохотных ледяных окошечек, сквозь которые в жилье с трудом пробивается робкий солнечный свет. В избе сумрачно, тепло и сухо. По вечерам собираются люди, тогда на другой половине звучат голоса и смех. Вновь среди людей… Какое это счастье! И дал его Нюргуне старый Буокай.

Лишь на двенадцатый день после пурги нашел он поселок у моря. Буокай сразу направил нарту к дому лекаря. И он сам, и его собаки едва держались на ногах.

Люди помогли ему снять с нарты белую, как полотно, Нюргуну и отнесли в дом.

Она потеряла сознание в двух верстах от поселка, увидев за холмом струящийся дымок. Ей показалось, что это вновь возвращается пурга. Напрасно старик убеждал ее, что они наконец добрались — Нюргуна его не слышала.

Полумертвая девушка попала в руки жены лекаря — толстухи Мироновны, та раздела Нюргуну донага и стала растирать мягкими сильными пальцами.

— Совсем заморозил девчонку, идол несчастный! С ума сошел, что ли, тащить ребенка в такую даль! — ругалась она, неприязненно поглядывая в сторону Буокая. Тунгус не обращал внимания на слова старухи. Он сосал свою трубку в дремотном полузабытьи, сам не зная, спит или нет. «Хорошо… — лениво думал он. — Добрались…» Тут же спохватился: «Ничего хорошего. Дочка совсем плоха».

— Если уж так тебе было надо, апреля не мог подождать, что ли? — продолжала Мироновна. — Дурак человек, такую красоту погубить!

— Ну, что за шум в избе? — раздался веселый мужской голос. — Никогда не поймешь тебя: то ли ноешь, то ли воешь.

С трудом одолев высокий порог, в избу ввалился хозяин — тот самый лекарь, которого клял Оргос. Был он так же толст, как его жена, только выше ее на две головы. Он напоминал огромного медведя, вставшего на задние лапы. Лицо его, украшенное черной бородой, дышало здоровьем и неистребимой бодростью духа.

— Ага. Новопреставленная. Или жива еще?

Он прижался ухом к груди девушки.

— Ничего. Будет жить. Мироновна вытащит. А, Мироновна?

Он хлопнул жену по круглому плечу, пьяно покачнулся и уставился на Буокая: