Золото

Инженер сделал паузу, Лидия воскликнула:

— Ну, что же дальше, интересно, — глаза ее блестели.

— Казалось бы, что могло случиться необыкновенного. Как полагается в обществе пара или отказалась бы присоединиться к компании, или столики были бы сдвинуты. Но вы правы с таким нетерпением ожидать необыкновенного конца. Дама любезно выслушала меня, но ее кавалер свирепо вытаращил глаза. Она побледнела. Я понял, какую ошибку сделали мы, и отошел. Вслед мне раздалось ругательство.

Лидия залилась смехом. Гость, зараженный веселым смехом, тоже смеялся, хотя плохо скрытое недоумение не исчезало из его глаз.

— Совершенно верно, все это смешно, вы правы, но когда немного отвыкнешь от подобных вещей — грустно.

Управляющий достал из бокового кармана футлярчик красного дерева, похожий на раковину.

— Вот еще доказательство моего легкомыслия. Я хочу показать все свои отрицательные стороны. Разрешите?

— Пожалуйста. Но скажите, у вас часто, по-видимому, случаются приключения?

— Откуда вы это взяли? — спросил инженер, протирая окарину{38} носовым платком.

— Из ваших же слов. Вы говорите, что всегда бываете вежливы в подобных случаях.

— Вы, оказывается, ядовитая женщина. Ну, хорошо, я оставлю за собой право ответить вам. А сейчас по программе музыка.

Миниатюрный инструмент, похожий на ярмарочную коровку, в которую дуют ребята, почти исчезал в руках инженера. На черном дереве поблескивала металлическая отделка. Незнакомая нежная мелодия приковала внимание, — неожиданные фейерверки и каскады звуков. Лидия не сводила взгляда с пальцев, тесно собравшихся на маленьком инструменте, видела за ними расширенные глаза.

Вдруг очарование исчезло.

Инженер уронил на колени руки с окариной, в комнате стало тихо.

— Лидия Прокопьевна, это мексиканская песенка. Конечно, переложенная. Содержание ее из слова в слово повторяет наши русские песни, в которых говорится о любви, о разлуке, о тоске по родине. Я очень люблю ее. А вам понравилась она?

Лидия молчала. Ей не хотелось покориться наплывающему чувству. Инженер положил окарину на батистовый платок и весь подался к собеседнице. Она поняла его движение как желание установить какую-то близость, даже интимность.

— Вы поверите — даже теперь, когда я в России, не проходит эта тоска, которую я научился понимать. Я все еще в чужой стране, как в Австралии или Америке. Не осязаю родины. Собственно, иначе и не может быть. Я вернулся не в Россию. Здесь, на приисках, а может быть, и во всей стране — такие же американские люди, каких я ненавижу за делячество, кажущуюся культурность. Нет глубины, народной наследственной мудрости, гениальной проницательности. Нет русского человека. Да, я не нашел того, о чем мечтал долгие годы днями и ночами. Может быть, вам приходилось уезжать из родных мест? Представьте, вернувшись, вы не находите милых знакомых, любимых деревьев, тропинок. Я ведь эмигрировал… Родина для меня исчезла внезапно…

Инженер как будто забыл о хозяине, обращался только к Лидии, лишь на нее глядели его глаза. Он, оказывается, бежал из Крыма на английском пароходе, спасавшем врангелевские войска, и где только ни побывал, пока добрался до Америки. И как несколько минут назад всем существом Лидия впитывала музыку грустной песенки, так теперь пила мелодию голоса инженера. И своя неудовлетворенность поднималась в ней навстречу гостю. Она закрыла глаза, чтобы не видеть его лица.

— Пожалуйста, сыграйте еще раз мексиканскую песенку.

Но Тин-Рик отказался наотрез.