Золото

Утром в редакции обратили внимание на его похудевшее лицо и необычайное оживление. Непоседливость и поглядывание на часы послужили темой для шуток. Николай был уверен, что Лидия сейчас дома. Пришла утром к чаю и сидит шьет, как всегда. Над воротничком кофточки белеет склоненная шея: невыносимо тянет прильнуть к ней губами. Нетерпение его росло, он не мог уже сдерживаться и решил сию же минуту отправиться домой.

Редактор на просьбу отпустить его кивнул головой.

— Мне что — ступай, только чтобы завтрашний номер не вышел без рабочих корреспонденции, а послезавтрашний — без статьи. Вали!

По коврикам в сенях, — Лидия выбрасывает их из комнат во время уборки, — не входя, уже знал, что она дома. Ну, конечно, ничего особенного не могло случиться: засиделась у заказчицы и оставили ночевать. Стремительно вошел в гостиную. С такой же стремительностью навстречу бросилась к нему Лидия. Возбужденная, цветущая, с пунцовыми щеками.

— Это замечательно, что ты пришел. Я собиралась идти за тобой. Надо поговорить, как мы оставим квартиру, как поделим между собой расходы. Я могу уплатить сто рублей за себя, ты как думаешь, не мало? Хозяйке, за стирку прачке, за воду, вообще — сто рублей.

— На Алдан? — упавшим голосом спросил он.

— Да нет же, какой чудак. Хотя ты ведь в самом деле ничего не знаешь, прости, пожалуйста. Вчера вечером пошла пройтись. Встречаю Федора Ивановича. Зашли в ресторан, — домой не хотелось вести его, — посидели, выпили, закусили. Спрашивает, между прочим, почему не отвечала на письма. Я рассказала почему. Он, говорит, не ожидал, что мы с тобой так долго проживем. Видишь, со стороны даже видно. Одним словом — поезд в три, я еду на прииск. Надо успеть багаж отправить, вон и извозчик приехал.

Она торопливо побежала к окну и постучала. Извозчик привязал лошадь и вошел взять вещи. Суетилась, собирала на скорую руку корзинки, коробки, узелки, мимоходом ласково трогала Николая за рукав и приветливо улыбалась. Наконец все было положено на санки.

— Ну, прощай.

Так же на скорую руку, как собиралась, поцеловала в щеку, отодвинула ящик стола и попросила разрешения взять «одну вещь». Нашла газету с его первыми статьями и сунула в карман пальто.

— Деньги возьми обратно, — неожиданно для себя сказал он. — Иначе я их пошлю почтой.

— Что я сделала тебе плохого?

— Лучше бы ты с Жоржем ушла на Алдан, чем к этому шпиону.

— Уверяю тебя, что Федор Иванович никогда не был шпионом. Ты слишком предвзято судишь о нем. Он, действительно, человек старого закала, воспитан золотопромышленниками, но не шпион. Ты у него дневал и ночевал, пил с ним чай и вас трудно было растащить. Вспомни. Он плакал в ресторане. Даже неловко. Не тебе, Коля, судить его.

Он поплелся за ней следом до извозчика без пальто и шапки. Казалось сном: Лидия уезжает навсегда. Они не будут уже сидеть вместе за столом. Ни завтра, ни послезавтра, никогда. На пороге таял снег. Вместе с ним исчезла всякая связь с близким человеком. Как будто он умер. Если бы Лидия смогла видеть Николая в эту минуту. Он стоял над кроватью и не мог отойти. Присел на край и тихонько трогал одеяло. Оказывается, она сделала ему подарок: оставила всю постель. Казалось — стоит открыть мягкое стеганое одеяло и его встретят горячие руки. Дышал все тяжелее. В запоздалом порыве припал губами, щекой, глазами к подушке, вцепился себе в волосы и, напряженно шевеля пальцами, набирал в горсть, чтобы рвануть как можно больнее.

20

В Бодайбо Лидия ехала в сентябре, теперь стоял январь. Колеса вагона скрежетали и визжали, точно с огромным трудом преодолевали каждый оборот. Окна сплошь разукрасились серебряным инеем: ничего не увидишь. Выскакивала на каждой остановке, несмотря на заботливое предупреждение мужа, в одной вязаной кофточке, гуляла по платформам маленьких станций-площадок. С жадностью оглядывала родные места: белые волнистые горизонты и засыпанные снегом разработки. Словно возвращалась домой после учебного полугодия. Так чувствовала себя, бывало, после долгих месяцев, проведенных в чужой семье в городе. С таким же ощущением новизны и радости ехала к матери на Андреевский, предвкушала отдых, беспечность и спанье до десяти часов Федор Иванович походил на старшего брата или доброго отца, который везет домой дочь. Настоящий отец никогда не бывал таким.

В распахнутом пальто и суконной тройке с галстуком старший смотритель выглядел необычно. Таким он представлялся по воспоминаниям далекого детства. И пальто и тройка надевались в самых торжественных случаях: на свадьбе, именинах, на официальных приемах у высшего начальства. Брезентовую накидку сначала снял и положил на скамью под себя, но не вытерпел и напялил на пальто, чтобы не пылилось. Брезент был грязный, прямо из недр шахты, бахрома на рукавах болталась. В этой рабочей накидке он казался моложе и свежее. Лидии сейчас казалось даже, что он нисколько не старше Мигалова. Федор Иванович выглядел совсем молодцом; русые усы колечками придавали лицу мужественность…

Прииск издали казался прежним. По глубокому снегу разбежались бараки и домики. Надстройки над стволами шахт в белых шапках встретили, как старые знакомые. Пока получали багаж, не переставала оглядываться в открытую дверь кладовой на родной уголок, где провела все свое замужество. Федор Иванович, свой человек на прииске, окликнул извозчика концессии, приказал положить на сани вещи и везти на квартиру. Но чем ближе подходила к прииску, тем заметнее становилась перемена. Точно вернулась через сто лет…

— А что же не видно свежих отвалов, разве в самом деле разработки прекращены?