Я все скажу

Они поднялись на второй этаж. В комнате, им предназначенной, все оставалось как днем, когда они переоделись и отправились на празднование. Поразительно, как быстро люди умеют обживать, осваивать и заполнять собой любые пространства. Вот и здесь: уже пахло Кристинкиными духами, одеколоном Богоявленского. Кровать словно хранила следы их ласк, сумки были расставлены, на стульях повисла дорожная одежда.

Поэт немедленно исчез в туалете, закрылся. Его стала бить дрожь. Он, чуть не впервые в жизни, не понимал, что происходит.

Как автомат, вытащил пробирку из кармана, тщательно сполоснул ее и помыл под краном, а затем стер полотенцем возможные отпечатки пальцев.

Что же с ней делать дальше? Разбить и отправить осколки в унитаз? Мысль хорошая, но если они не уплывут в канализацию? Выбросить куски стекла в мусор – авось сойдет, мало ли что тут разбили? А если не сойдет?

В итоге он решил действовать по принципу, почерпнутому в каком-то из детективов: то, что на виду, вызывает меньше всего подозрений. И оставил тщательно вымытую пробирку в стаканчике для туалетных принадлежностей, рядом со своим же бритвенным станком и зубной щеткой: мало ли зачем склянка появилась, они-то с Кристиной при чем?

Что теперь делать с поддельным перстнем? Прятать его где-то в комнате? Или в той же ванной? Жалко. И он решил: была не была.

Богоявленский вышел из ванной. Кристина сидела на кровати размером кинг-сайз и горько плакала.

– Ну-ну, – довольно формально, механически приласкал он ее, приобнял, похлопал по плечу. – Всякое в жизни бывает.

Она зарыдала еще пуще, обнимая его и омачивая слезами лацканы пиджака.

Наконец, он мягко отстранил ее, и девушка, слава богу, вскочила и убежала в ванную.

А ему только того и надо было. Он достал из кармана поддельный перстень и засунул его на самое дно своей дорожной сумки.

* * *

Полиция приехала быстро.

На оперативности наверняка сказались место происшествия – Николина Гора, а также пострадавшие и свидетели: семья олигархини Колонковой.

Окна комнаты, где поместили Богоявленского с возлюбленной, выходили на внутренний двор, в сад; однако и там оказались заметны синие всполохи, долетавшие от подруливших ко входу машин.

Кристина как раз вышла из ванной с распухшим покрасневшим носиком, когда в дверь аккуратно, верноподданнически постучали. «Кто?» – гаркнул Богоявленский. Раздался голос дворецкого:

– Влада Александровна просит пожаловать всех в гостиную. Прибыли правоохранители.

Поэт отметил для себя: если раньше все в доме делалось как бы именем Андрея Грузинцева, то теперь власть перешла не в руки тещи (хотя именно на ее деньги, скорее всего, был куплен и обставлен этот дом), а к ее дочери, новоиспеченной вдове.

Все время, прошедшее после того, как поэт избавился (удачно ли?) от пробирки и дубликата перстня, он занимался самовнушением. Уговаривал себя: «Я ни в чем не виноват. Да и правда! Что я натворил?! Я ведь не убивал артиста! Не крал его печатку!» Но все равно от чувства вины отрешиться было сложно.

Кристина, хоть и не говорила ничего, одним своим видом подливала масла в огонь. И впрямь: она производила странное и даже подозрительное впечатление. Почему с такой неизбывной скорбью принялась оплакивать чувака, которого видела второй раз в жизни?! Только пару недель назад познакомилась с ним в театре – оказавшись там не по своей прихоти в роли поклонницы, навязанной ей поэтом? Или покойный успел за сегодняшний вечер распространить на нее свое бешеное обаяние? Влюбить в себя, увлечь?

И еще один важнейший вопрос: где реальный перстень? Куда исчез с пальца Грузинцева? Кто и зачем его украл?