[760] Мои взгляды отличаются от взглядов Фрейда и Адлера еще и тем, что я придаю бессознательному принципиально иную ценность. Фрейду, который признает за бессознательным бесконечно более важную роль, чем Адлер (эта школа допускает его полное исчезновение на заднем плане), присущ более религиозный темперамент, нежели Адлеру. По этой причине он, естественно, приписывает автономную, хотя и отрицательную, функцию психическому не-эго. В этом отношении я иду дальше Фрейда. Для меня бессознательное – это не просто вместилище всех нечистых духов и других одиозных пережитков мертвого прошлого, таких как, например, вековые отложения общественного мнения, которые составляют фрейдовское «супер-эго». Это воистину вечно живой зародышевый слой в каждом из нас, и хотя он может использовать древние символические образы, он, тем не менее, требует, чтобы мы понимали их по-новому. Естественно, новое значение не возникает из бессознательного в готовом виде, подобно Афине Палладе, вышедшей во всеоружии из головы Зевса. Живой эффект достигается только тогда, когда продукты бессознательного тесно соприкасаются с сознательным разумом.
[761] Чтобы интерпретировать продукты бессознательного, я также счел необходимым дать совершенно иное толкование снам и фантазиям. Я не сводил их к личностным факторам, как это делает Фрейд, но, в соответствии с самой их природой, сравнивал с символами из мифологии и истории религий, дабы обнаружить тот смысл, который они пытаются выразить. Этот метод дал чрезвычайно интересные результаты – не в последнюю очередь потому, что позволил совершенно иначе интерпретировать сновидения и фантазии, тем самым сделав возможным соединение прежде несовместимых и архаичных тенденций бессознательного с сознательной личностью. Долгое время такой союз представлялся мне конечной целью, к которой следует стремиться, ибо невротики (да и многие нормальные люди) по сути страдают диссоциацией между сознанием и бессознательным. Поскольку бессознательное содержит в себе не только истоки инстинкта и всю доисторическую природу человека вплоть до животного уровня, но и, наряду с этим, созидательные семена будущего и корни всех конструктивных фантазий, отрыв от бессознательного при невротической диссоциации означает не что иное, как отрыв от источника всякой жизни. Посему мне представлялось, что главная задача терапевта состоит в восстановлении этой утраченной связи и живительного взаимодействия между сознанием и бессознательным. Фрейд обесценивает бессознательное и ищет безопасности в различающей способности сознания. Такой подход обычно ошибочен и ведет к иссушению и ригидности там, где уже существует прочно утвердившееся сознание; удерживая антагонистические и явно враждебные элементы в бессознательном, сознание лишает себя жизненной силы, необходимой для его обновления.
[762] Впрочем, подход Фрейда ошибочен не во всех случаях, поскольку сознание незыблемо не всегда. Устойчивость сознания предполагает обширный жизненный опыт и определенную степень зрелости. Молодые люди, весьма далекие от понимания того, кто они есть на самом деле, подверглись бы большому риску, если бы еще больше затуманили свое знание о себе, позволив «темной ночи души» влиться в их незрелое, неустойчивое сознание. В таких случаях некоторое обесценивание бессознательного оправданно. Опыт убедил меня, что существуют не только различные темпераменты («типы»), но и различные стадии психологического развития. Как следствие, можно утверждать, что психология первой половины жизни существенно отличается от психологии второй половины жизни. Здесь я опять-таки расхожусь во взглядах с другими, ибо утверждаю, что разные жизненные стадии требуют разных психологических критериев.
[763] Если ко всем вышеизложенным соображениям добавить тот факт, что я не только провожу различие между экстравертами и интровертами, но и различаю их в зависимости от наиболее дифференцированной функции (из которых я четко могу выделить четыре), то станет очевидным, что до сих пор моя главная задача как исследователя заключалась в том, чтобы вмешаться в ситуацию, которая с двух других точек зрения проста до монотонности, и привлечь внимание к непостижимой сложности психики, которая присуща ей в действительности.
[764] Большинство людей предпочли бы закрыть глаза на эти сложности и искренне огорчились бы, узнав об их существовании. Но стал бы какой-нибудь физиолог утверждать, что тело устроено просто? Или что проста живая молекула альбумина? Человеческая психика должна быть невообразимо сложной и разнообразной, в силу чего к ней невозможно подойти с позиций простой психологии инстинкта. Я могу лишь с удивлением и благоговением взирать на глубины и высоты нашей психической природы. Ее внепространственная вселенная таит в себе неисчерпаемое обилие образов, накопившихся за миллионы лет живого развития и закрепившихся в организме. Мое сознание подобно глазу, проникающему в самые отдаленные места, но именно психическое не-эго наполняет их внепространственными образами. И эти образы не бледные тени, но чрезвычайно мощные психические факторы. Самое большее, что мы можем сделать, – это неправильно их понять, но мы не можем лишить их силы, отрицая их существование. Рядом с этой картиной я хотел бы поместить изображение звездного неба, ибо единственный эквивалент вселенной внутри – это вселенная снаружи; как я соприкасаюсь с этим миром через посредство своего тела, так я соприкасаюсь с тем миром через посредство своей психики.
[765] Таким образом, я не могу сожалеть о сложностях, привнесенных в психологию моими собственными изысканиями, ибо ученые всегда глубоко заблуждались, полагая, будто открыли, как просты на самом деле вещи.
[766] В этом предисловии я надеялся донести до читателя, что психологические усилия, обобщенные в обывательском представлении о «психоанализе», гораздо глубже уходят своими корнями в историю, социологию и философию, чем это предполагает данный термин. Возможно, мне также удалось показать, что область исследований, представленная в этой книге, отнюдь не является отдельной, легко определяемой территорией. Напротив, это развивающаяся наука, которая только готовится покинуть свою медицинскую колыбель и стать психологией человеческой природы.
[767] Нижеследующее изложение не ставит своей целью описать весь спектр современных психологических проблем. Оно ограничивается обзором начал современной психологии и элементарных вопросов, относящихся главным образом к компетенции врача. В свое предисловие я включил ряд дополнительных соображений лишь с тем, чтобы дать читателю более полное представление.
XVI
Фрейд и Юнг: различия во взглядах
Впервые очерк опубликован под названием «Der Gegensatz Freud und Jung» («Противоречия Фрейда и Юнга» в газете Kolnische Zeitung (Кельн) 7 мая 1929 года (стр. 4); позже включен в сборник «Seelenprobleme der Gegenwart» (Цюрих, 1931).
[768] О различиях между взглядами Фрейда и моими собственными лучше всего сможет судить тот, кто находится вне орбиты тех идей, которые ассоциируются с нашими именами. Смогу ли я быть достаточно беспристрастным, чтобы подняться над собственными воззрениями? Под силу ли это вообще кому-нибудь? Сомневаюсь. Если бы мне сказали, что некто обскакал барона Мюнхгаузена и действительно совершил подобный подвиг, я бы ни на мгновение не усомнился в том, что его идеи заимствованы.
[769] Впрочем, общепринятые идеи никогда не являются личной собственностью их так называемого автора; напротив, он сам становится их рабом. Впечатляющие идеи, которые полагают истинными, содержат в себе нечто особенное. Хотя они возникают в определенный момент, они существуют и всегда существовали вне времени; они проистекают из той сферы созидательной психической жизни, из которой эфемерный разум отдельного человека вырастает подобно растению. Это растение цветет, приносит плоды и семена, а затем увядает и умирает. Идеи обязаны своим возникновением отнюдь не отдельному человеку; их порождает нечто несравнимо большее. Человек не создает идеи; скорее, это идеи создают человека.
[770] Всякая идея несет в себе неизбежное признание, ибо обнаруживает не только наши достоинства, но и наши худшие слабости и личные недостатки. Особенно это касается представлений о психологии. Откуда же им взяться, как не из нашего субъективизма? Могут ли наши переживания объективного мира спасти нас от субъективной предвзятости? Разве каждое переживание, даже при самых благоприятных обстоятельствах, не является по меньшей мере на пятьдесят процентов субъективной интерпретацией? С другой стороны, любой субъект есть объективный факт, частица мира; то, что исходит от него, исходит в конечном счете от самого мира; точно так же любой организм – даже самый редкий и странный – носит и питает общая для всех земля. Именно наиболее субъективные идеи, будучи ближе всего к природе и нашей собственной сущности, заслуживают того, чтобы считаться самыми истинными. Но «что есть истина?»
[771] В психологии, я полагаю, лучше всего отказаться от мысли, что сегодня мы в состоянии утверждать что-либо «истинное» или «правильное» о природе психического. Самое большее, на что мы способны, – это правдивое выражение. Под ним я подразумеваю открытое признание и подробное изложение всего того, что мы наблюдаем субъективно. Один будет подчеркивать
[772] Современный психолог, каким бы честолюбивым он ни был, вряд ли может надеяться достичь чего-то большего. Наша психология – это более или менее удачно сформулированная исповедь нескольких индивидов, а поскольку каждый из них более или менее соответствует определенному типу, его признание можно считать вполне достоверным описанием множества других людей. Поскольку те, кто относится к другим типам, тоже принадлежат к человеческому роду, можно заключить, что это описание применимо и к ним, хотя и в меньшей степени. То, что Фрейд говорит о сексуальности, инфантильном удовольствии и их конфликте с «принципом реальности», об инцесте и тому подобном, служит самым точным выражением его личной психологии. Это удачная формулировка его субъективных наблюдений. Я не противник Фрейда; я лишь кажусь таковым в силу его собственной близорукости и близорукости его учеников. Ни один опытный психиатр не станет отрицать, что он лечил десятки пациентов, чья психология отвечает психологии Фрейда во всех ключевых аспектах. По его собственному субъективному признанию, Фрейд способствовал рождению великой истины о человеке. Он посвятил свою жизнь и силы построению психологии, которая представляет собой не что иное, как формулировку его собственного естества.
[773] Каков человек, таково и его ви́дение. Поскольку у разных людей разная психология, им свойственно разное ви́дение и разные способы самовыражения. Наглядный тому пример – Адлер, один из самых первых учеников Фрейда. Работая с тем же эмпирическим материалом, что и Фрейд, он подошел к нему с совершенно иной точки зрения. Его взгляды, по меньшей мере, так же убедительны, как и взгляды Фрейда: подобно Фрейду, Адлер олицетворяет достаточно распространенный тип психологии. Последователи обеих школ убеждены, что я ошибаюсь, однако меня не покидает надежда, что история и все беспристрастно мыслящие люди подтвердят мою правоту. Обе школы, по моему мнению, следует упрекнуть в чрезмерном акцентировании патологического аспекта жизни и интерпретации человека исключительно в свете его недостатков. В качестве убедительного примера можно привести неспособность Фрейда понять религиозное переживание, о чем ясно свидетельствует его книга «Будущее одной иллюзии».
[774] Со своей стороны, я предпочитаю смотреть на человека в свете того, что в нем есть здорового и здравого, и вижу свою первоочередную задачу в том, чтобы освободить больного от той самой психологии, которая пропитывает каждую страницу, написанную Фрейдом. Я не представляю, как Фрейд может выйти за рамки своей собственной психологии и избавить пациента от страданий, от которых страдает сам. Его психология – это психология невротических состояний разума, определенно однобокая и этими состояниями ограниченная. В их пределах она истинна и достоверна, причем даже тогда, когда заблуждается, ибо всякое заблуждение содержит важный элемент общей картины и несет в себе истину откровения. Но это не психология здорового разума; она основана – и это один из симптомов ее морбидности – на некритическом, даже бессознательном ви́дении мира, склонному сужать горизонт опыта и ограничивать обзор. Со стороны Фрейда было большой ошибкой отвернуться от философии. Он ни разу не подвергает критике ни свои предположения, ни даже личные психические предпосылки. И напрасно, как можно заключить из того, что я сказал выше; если бы Фрейд критически анализировал свои базовые принципы, он никогда бы не смог так наивно выставить на всеобщее обозрение свою своеобразную психологию, как это было сделано в «Толковании сновидений». Во всяком случае, он бы получил некоторое представление о тех трудностях, с которыми пришлось столкнуться мне. Я никогда не отказывался от горько-сладкого напитка философской критики, но принимал его с осторожностью, понемногу. Слишком мало, скажут мои оппоненты; даже слишком много, подсказывает мое собственное чувство. Самокритика отравляет наивность, то бесценное достояние или, вернее, дар, без которого не может обойтись ни один творческий человек. Как бы там ни было, философская критика помогла мне увидеть, что всякая психология, включая мою собственную, носит характер субъективного признания. И все же я не должен допускать, чтобы мои критические способности подрывали мои творческие силы. Я осознаю, что каждое произнесенное мной слово несет в себе частицу меня самого – моей особой и уникальной самости с ее специфической историей и ее собственным специфическим миром. Даже когда я оперирую эмпирическими данными, я обязательно говорю о себе. Только приняв это как неизбежность, я могу служить цели познания человека человеком – цели, которой, несмотря ни на что, служил и Фрейд. Знание зиждется не только на истине, но и на заблуждении.
ebooksa