Маргарита

Я подошел к ней сзади и обнял. Крепко обнял, без шанса на взаимность. И мои предположения оказались верны. Я выше нее почти на две головы и из-за ее волос вижу бурлящую кастрюлю, где ингредиенты расплываются в танцах, а еще я вижу, как поочередно капают слезы прямо в ту гущу овощей и мяса.

В попытке повернуть ее и почувствовать материнское тепло я не учел одного – она слишком гордая, даже сейчас.

– Подожди-ка, – она подняла руки, тем самым высвободилась. – Посуду надо помыть, во что я вам накладывать буду, – сказала она, как бы оправдывая свою грубость, после того как я завел ее в тупик. Мама хватает небольшую стопку тарелок, стоящих рядом с раковиной, и неаккуратно кладет их туда. Интересно… Насколько же она не хочет показывать свои слезы, что бросилась перемывать и без того мытую посуду, второй если не третий раз…

– Мам…

– М-м-м? – она уже не говорит, а просто мычит.

– Давай я, иди умойся.

Она опять замерла, что на нее в общем-то непохоже, с намыленной губкой и чистой тарелкой в руках. Но повиновалась, ополоснула мыльные руки в горячей воде, судя по поднимающимся клубам пара, и развернулась в противоположную сторону. Наблюдать такое странное поведение мне еще не приходилось. Думается, раковина в углу кухни и выход только один, через меня. То есть она в любом случае должна встать перед мной. Но нет, она, не отворачиваясь от стены, вытолкала меня боком. Я так хочу ее поймать и не пускать никуда, но в то же время боялся и ее грубости, на что она сейчас способна. Я боюсь, но все же решился, руки уже тянутся к ней, а голова уже нашла удобное для себя положение на плече. И в этот же момент она хватает меня за кисти и чмокает в щеку, затем отталкивает меня и убегает прочь с кухни.

Еще какое-то время я стоял как вкопанный. На щеке неторопливо смешивались лед и пламя. Слеза матери, которая невольно поселилась на моей щеке во время холодного поцелуя, обожгла мне кожу. А этот леденящий чмок до сих пор морозит меня изнутри. Подставив руки под воду, я принялся за дело. Подводя какие-то итоги за мытьем посуды, я замечаю, как мутнеет глаз и струйкой бежит по щекам, соединяясь у подбородка и капая на посуду с золотым ободком. Это происходит самопроизвольно, я даже не особо проникаюсь в мысли, но душу терзает и сжимает, а внутри меня как будто что-то кричит.

– Серег…

Я даже и не заметил, как ко мне подкрались со спины. На что свалить мою притупленную бдительность? На шум воды, бьющей из гусака, или на отдаленность от физического, настоящего мира, обитая где-то в собственных глубинах.

– Мы сходим до магазина, выйдешь?

Я не стал показывать истинное лицо Олегу, но смею предположить, он догадывается о моем состоянии.

– Хорошо, – ответил я тупым басом, в котором и ребенок способен распознать ноты печали.

Намыливая тарелку за тарелкой, я, наконец, закончил. Мама по-прежнему в ванной, где едва слышится шум воды. Не стану говорить ей что-либо и просто выйду, думаю, ненадолго. Накинув куртку и запрыгнув в обувь, я пошлепал по карманам, проверил портмоне, точнее его содержимое. Должно хватить…

Выйдя в подъезд, я поскакал по лестнице вниз, попутно застегивая куртку и натягивая перчатки, пряча оттопыренные их части вовнутрь рукава. Уже на улице я достал сигарету и закурил. Глубоко затянувшись, на выдохе окликнул Олега, стоявшего ко мне спиной. Рядом стояла еще небольшая кучка, людей из трех, и Света, немного отошедшая от них, говорила

по телефону.

– Олег, а где все? – вмешался я в их разговор, рассыпаясь в дежурных улыбках.

– Ушли.

– Как?

– Вот так, – ухмыльнулся он.