– Гм. Так как у вас, милейший, оные отсутствуют, попрошу удалиться и более меня не беспокоить, – граф с ледяной вежливостью указал на дверь.
Лазарь поспешил на выход, задыхаясь от бешенства, сдирая с шеи "страж". Когда он уже коснулся ручки, раздался медленный и тяжелый голос хозяина, долетевший из сумрака залы:
– Повремените немного. Не кипятитесь по пустякам. Я взвешу решения и завтра вечером пришлю вам, в "Веселящий шнапс", письмо, где подробно изложу свои мысли на счет этой истории. Возможно, со своей стороны, – граф жирно выделил эти слова, – я вам помогу с расследованием. Теперь ступайте.
Когда за Посланником захлопнулась дверь, факелоносцы как один развернулись и строем покинули помещение.
Ульш остался один в кромешной мгле.
Ах, как тяжело и беспокойно! Ротмунд с усилием поднялся, отцепил медную фибулу. Плащ камнем утопленника упал на спинку трона. Сердце глухо стучало в груди, и его работа отзывалась шумом в черепе. Ульш прокусил запястье. Кровь потекла не сразу, вязкая и густая, точно смола. Она горчила и моментально всасывалась через стенки неба и глотки обратно.
Да, машина мунди завертелась, закрутились гигантские колеса, со скрипом заработали поршни, из котла повалил пар. Агм. Если Лазарь не наделает глупостей в ближайшие сутки, то план удастся исполнить.
Ротмунд направился к себе, в просторную комнату на третьем этаже. Добротная деревянная лестница вела к массивным дверям. В дверях, запиравшихся на засов изнутри и снаружи, внизу зияло овальное отверстие – для ежевечернего приношения. Так витиевато в замке именовали миску свиной крови или еще теплую курицу со свернутой шеей. К ритуалу в замке все относились по-солдатски просто, как к утреннему омовению или обеденной молитве. Юлиус жертву принимал без энтузиазма, как больной лихорадкой выносит диету, прописанную доктором. Неприятно, морщишься, давишься, но через силу, механически, каждодневно вливаешь в себя яд и надеешься: поможет?..
Шалунья Эльгеберд всегда выдумывала всяческие проказы. И когда была совсем малышкой, локоть ростом, и когда повзрослела и стала прекрасной девушкой. Она, словно птичка-вьюрок, все хлопотала и щебетала, бегала туда-сюда по замку и рассеивала тоскливую тишину.
Теперь она совсем взрослая. Замужем и ждет второго ребенка. Но по-прежнему озорно улыбается при виде Хозяина. В ней как-то не привились ростки суровой услужливости, пропитавшей каждого обитателя замка насквозь. Как была сумасшедшей девчонкой, так и осталась.
– Что-то вы бледны сегодня! – выпалила Эльге, прятавшаяся за занавеской. В руках – веник и мокрая тряпка, рыжие волосы собраны в косу. Набекрень кокетливо повязан белый платок. Сиреневое с розовым платье обтягивает растущий животик. Чудо как хороша! Разбойница и чертяка, сказочный эльф!
– К вам привязался заблудший пес Священной Инквизиции? Гонит, как лису, а лиса в норе, и не выкурить?..
– Было дело, – прищурился Ротмунд, сторонясь ее. А Эльге, наоборот, приближалась. Это была старая-старая игра "я не боюсь тебя, ты мне ничего не сделаешь". Скользнула рукой по поясу, не нашла ножен, подняла изумленные глаза (прелестные глаза, ах, до чего же прелестные!).
– В драку и без ножика? Что за безрассудство! А если пес бешеный? а вдруг бы укусил?
– Поводырь кормил своего пса сладостями, и пес растерял все свои зубы. Хотел прикусить – да нечем.
Юлиус подержал на весу ее ладонь, невесомую, шелковистую, почувствовал биение двух сердец и поспешно выпустил. Отступил. Она горделиво заулыбалась.
– Мой вам совет, Хозяин: прежде чем собака вернется, выройте запасной ход из норы и оставьте шавку с носом!
– Лисы не роют нор. Они занимают чужие.
– А, правда, что у вас с посыльным Сэржем что-то интересненькое завязалось?.. – Эльгеберд встала так, что хоть срочно зови художника рисовать картину "Воплощение бури".
– И кто такие слухи распускает? – Ротмунд сел за стол, от свечи зажег лампу.