Он ушел к себе, а супруги, еще раз тщательно осмотрев повара и предупредив его о последствиях любой попытки к бегству, задули свечу и вернулись к прерванному сну.
Долгое время несчастный повар сидел в состоянии мрачной апатии, дивясь тому, с какой легкостью он перешел от одного преступления к другому, и пытаясь прикинуть, сколько ему грозит за оба. У очага запел сверчок, пискнула пробежавшая мимо мышь. Совершенно обессилев от усталости и неприятностей, повар заснул.
Он внезапно проснулся среди ночи, стараясь слезть со своей койки на пол и попрыгать на одной ноге, чтобы унять судорогу. Осознав, в каком положении находится, он изо всех сил попытался приподняться и выпрямить пострадавшую конечность. Наконец ему каким-то образом удалось встать на обе ноги, после чего он, приняв облик человекоподобной улитки, стал медленно перемещаться по кухне. Сначала он думал только о судороге, но, когда она прошла, у него мелькнула дикая мысль о бегстве. Согнувшись под тяжестью стула, он подошел к выходу, и после нескольких попыток ему удалось наконец ухватить задвижку зубами и открыть дверь. В течение следующих пяти минут он проделал путь от входной двери до калитки, которая, к счастью, была открыта, и вышел на дорогу.
Все это стоило повару немалых усилий, и он снова уселся на свой переносной стул и принялся подсчитывать свои шансы. От страха у него выросли крылья, правда, довольно примитивного устройства, и стоило ему убедиться, что его никто слышит, как он встал спиной к ближайшему дереву и изо всех сил начал колотить стулом об ствол.
Таким образом ему удалось отбить одну заднюю ножку, и когда он снова захотел сесть, ему пришлось проявить такие чудеса равновесия, что ему позавидовал бы любой бывалый канатоходец.
До самого утра этот преследуемый законом человек мучительно тащился с колченогим стулом вперед, а взошедшее солнце застало его сидящим посреди дороги и предающим анафеме капитана Гетинга и все, что с ним связано. Его испугал звук быстро приближающихся шагов, и, не имея возможности повернуть голову, он с трудом поднялся на ноги и повернулся всем телом.
Новоприбывший резко остановился и, с изумлением глядя на странное сочетание человека и трехногого стула перед собой, в замешательстве попятился. На небольшом расстоянии он принял повара за любителя природы, непринужденно общающегося с ней; теперь же он не мог понять, чудовище перед ним или наваждение.
— Здорово, дружище, — измученным голосом поприветствовал его кок.
— Здравствуйте, — ответил ему человек, все еще отступая.
— Полагаю, — сказал повар, пытаясь приветливо улыбнуться, — вы удивились, обнаружив тут меня?
— Ничего подобного я прежде и не видывал, — сдержанно заметил он.
— Оно и понятно, что нет, — согласился кок. — Во всей Англии мне одному такое под силу.
Путник ответил, что с трудом в это верит.
— Я делаю это на спор, — сообщил ему повар.
— А-а-а, — произнес тот, прояснившись в лице, — на спор. А я было подумал, что вы с ума сошли. На что спорили?
— На пятьдесят фунтов, — ответил кок. — Я проделал этот путь из самого Лондона.
— Будь я проклят! — воскликнул мужчина. — Чего только не придумают! И далеко еще?
— До Оаквилля, — ответил повар, припоминая, что слышал о таком месте во время своих странствий. — По крайней мере, туда я шел, да только, похоже, для меня это слишком. Не окажете мне услугу, перережете веревку?
— Нет, что вы, — произнес тот с укоризной, — не думайте сдаваться. До него всего-то семнадцать миль осталось.
— Увы, я вынужден сдаться, — с грустной улыбкой ответил кок.