— Мам, ты решила умереть в одиночестве?
Сын с разочарованным видом вернулся в кухню и сел напротив нее. Она не ответила — поднялась и стала убирать со стола.
— Чего ты боишься?
— Я не боюсь, Альберт. Просто это моя жизнь, и я сама решаю, чего я хочу, а чего нет. Ты понял?
Она слышала, как жестко и неискренне звучит ее голос.
— А кто он все-таки?
— Я же тебе говорила.
— А по-настоящему?
И снова София не ответила. Более всего на свете ей хотелось сказать: «Альберт, милый, ради бога, помолчи! Они слышат каждое наше слово!»
Однако вместо этого она лишь молча указала пальцем в сторону гостиной, словно желая выгнать вон непослушного ребенка. Альберт был слишком взрослым для такого наказания — даже не понял, что она имеет в виду. Он молча вздохнул, поднялся и вышел из кухни.
София вылила шампанское в мойку.
Квартира напоминала старый склад — открытая, большая, по-спартански обставленная, с колоннами, поддерживавшими относительно высокий потолок. Харри проживал в мансарде на Кунгсхольмене. В этой старой обшарпанной квартире он обитал с тех пор, как Йенс познакомился с ним, — лет пятнадцать, не меньше. Харри был самоучкой и всю свою жизнь проработал частным детективом. В семидесятые и до середины восьмидесятых он действовал в Лондоне, а затем по каким-то загадочным причинам решил вернуться домой.
Харри только что проснулся и бродил по большому открытому пространству квартиры в войлочных тапочках и клетчатом халате. Его редкие волосы торчали на голове ежиком — их хозяина это нисколько не заботило.
— Кофеварка включена, но придется подождать, потому что я забыл обработать ее средством для снятия накипи.
Голос Харри звучал шершаво и хрипло, словно ему нужно было прокашляться.
Электрическая кофеварка в кухонном уголке тревожно шипела и булькала. В комнате было включено четыре компьютера. Харри перебрался к ним, почесал голову.
— Ну что там у тебя? — Он кашлянул.
Они уселись на стулья перед рабочим столом.
— Удостоверение и телефон.
Харри протянул руку: