Глава семнадцатая
Неопределенность и недоверие
Уже позже Грейс поражалась тому, насколько легко оказалось разбить свою жизнь на куски. Жизнь – постоянно напоминала она себе – настолько размеренную и стабильную, что даже ее адрес, несмотря на некоторые кратковременные перемещения, не поменялся с самого ее рождения. Детские ясли и садик, куда ходила она, а затем ее сын, приятные прогулки по Мэдисон-авеню, где менялись лишь названия магазинов и виды чрезвычайно дорогих товаров в витринах, кофейни, автобусные остановки, гувернантки со всех концов света, водившие или возившие в колясках своих подопечных на игровую площадку на Восемьдесят пятой улице… Все это стремительно исчезает. Останется лишь неодолимое стремление согреться и добыть средства к существованию, а спокойствие сменяется состоянием неопределенности и недоверия.
На следующий день она перегнала машину через границу штата Коннектикут в город Питтсфилд, штат Массачусетс, где, как ни странно, без лишних разговоров, купила одну из подержанных машин автопрокатной компании – ничем не примечательную «Хонду». Затем они с Генри отправились в оптовый торговый центр недалеко от Грейт-Баррингтона, чтобы купить пуховые одеяла, зимние сапоги и термобелье (такое, как ей казалось, надевали лыжники). В большом хозяйственном магазине Грейс нашла комнатный электрообогреватель, который продавец расхваливал как совершенно безопасный, и пистолет для работы с герметиком – Грейс не была уверена, что знает, как им пользоваться, к тому же вообще сомневалась в его нужности, но все равно купила – скорее для самоуспокоения. Потом они отправились в супермаркет. На обратном пути Грейс свернула по дорожному указателю на длинную боковую дорогу к домику с острой деревянной крышей, где торговали древесиной, и договорилась с пришедшим в изумление мужчиной в промасленной куртке, чтобы тот доставил им три с половиной кубометра напиленных дров. Она привыкла покупать дрова небольшими охапками, завернутыми в пластик, и была не совсем уверена, что собой представляют эти три с половиной кубометра, но он обещал привезти ей весь груз к утру, так что это было хоть что-то. Генри, обычно не отличавшийся тягой к покупкам, за весь день попросил для себя лишь одно, кроме шоколадного батончика с орехами, – антологию статей о спорте, которую увидел в супермаркете. Грейс купила ее сразу, ни секунды не раздумывая.
Вернувшись домой, они постелили одеяла на большую кровать и залезли под них. Генри – с книгой о спорте, которую начал читать еще в машине, а Грейс – с большим блокнотом, пытаясь восстановить список пациентов, в первую очередь тех, сеансы с которыми были назначены на ближайшие дни. Всем им необходимо, по крайней мере, написать уведомления по электронной почте. А большинству потом придется и позвонить. Сейчас она об этом думать не собиралась. Комната, не та, где она спала летом с детского возраста, а та, которую по-прежнему считала «родительской», в лучах скудного зимнего солнца казалась какой-то чужой, унылой и безрадостной. Стены из старых сучковатых сосновых досок выглядели иссохшими, словно из них исчезло что-то такое, что ощущалось лишь в теплую погоду. Старые картины – какие-то еще со времени бабушки и дедушки, какие-то купленные ею на блошином рынке у шоссе 7 – словно подернулись пеленой и поблекли.
Осмотревшись как следует, Грейс поразилась, что тут нет ни одного предмета, имеющего какое-либо отношение к ее жизни. Ни единого. В нью-йоркской квартире она внимательно оценивала каждую вещь, что попробовала сделать и здесь. Старые фотографии, четыре поколения ее семьи, на законных основаниях владевших этим домом, казались лишенными смысла, а их совместные фото с Джонатаном выглядели особенно оскорбительными. Детские поделки (ее и Генри), занятные находки, принесенные из леса или с берега озера, книги, привезенные из города и оставленные здесь на полках, вырванные из журнала «Нью-Йоркер» статьи, старые номера трех-четырех научных журналов, за публикациями в которых она следила, – какое отношение все это имело к ней теперь, тут, где они с сыном свернулись под совершенно новыми пуховыми одеялами на старой родительской кровати? И как долго это продлится? До конца вечера? Или до окончания новостного цикла? Или целый год?
Или до окончания ядерной зимы, когда кто-то (кто именно?) даст сигнал отбоя?
Даже думать об этом было невыносимо, так что Грейс решила отвлечься на дела, запланированные на утро понедельника. Первым делом составила текст письма пациентам: «Ввиду важных и непредвиденных обстоятельств мне необходимо взять отпуск и временно приостановить практику. Я не могу должным образом передать мое самое искреннее сожаление, что придется прервать нашу совместную работу на неопределенный срок. Я, разумеется, с удовольствием помогу вам найти временную замену в лице другого психоаналитика, так что если вам нужны рекомендации, или вы бы хотели обсудить альтернативные варианты, пожалуйста, в любое время пишите мне на электронную почту…»
Последнее было не только жестом вежливости, хотя в данный момент Грейс не могла просматривать свою электронную почту. Прошлым летом она заплатила местной провайдерской компании за установку вай-фай роутера, и тот работал, пусть и медленно, однако теперь ни она, ни Генри – что куда существеннее – не смогли заставить его заработать снова. Так что Грейс направилась – движимая необходимостью, осторожно и в полном ужасе – к деревенской библиотеке Дэвида М. Ханта, старинному кирпичному зданию, мрачный вид которого идеально соответствовал ее состоянию. Потратив полчаса на регистрацию, она словно воздвигла невидимый барьер между собой и всеми своими пациентами. Сеансы им больше не потребуются, твердила она себе, раз за разом нажимая «отправить», простым движением перерезая ниточку доверия, которым пациенты по неосторожности к ней прониклись. Грейс отказалась сделать массовую рассылку и отправляла одно и то же письмо всем пациентам индивидуально – каждая такая отправка причиняла боль, словно очередная щепотка соли на ране.
После она откинулась на спинку стула, глядя в бездушный монитор на небольшой подставке в тихом, устланном коврами библиотечном зале, и отметила про себя, как же тихо и спокойно это все завершилось. Или нет, не совсем тихо и спокойно. Это напоминало шепот, раздавшийся в полном безмолвии пещеры – прокатившийся с оглушительным эхом и исчезнувший навсегда. Почти никто не счел нужным ей ответить. Одна женщина, наведывавшаяся к Грейс только в периоды обострения, прислала письмо с просьбой о рекомендации. Лиза, брошенная жена, муж которой жил сейчас с другим мужчиной в квартире с картиной Марка Ротко, прислала очень доброе, прекрасно написанное письмо, выражая надежду, что у Грейс «все-все» образуется. (Грейс даже думать не хотела, сколько из этого «всего-всего» известно Лизе.) А Стивен, вечно разъяренный сценарист, выкроил минутку в своем напряженном графике и обозвал Грейс «двинутой дырищей».
Эта фраза почти заставила ее улыбнуться. Почти.
Странно, но единственным человеком, выразившим искреннее негодование ее отъездом, оказался не один из пациентов, не директор школы, где учился Генри (Роберт лишь коротко написал, что Генри с радостью примут обратно в любое время, и Грейс оставалось только надеяться, что так оно и будет), и даже не отец (который обрадовался ее звонку, но задал столько жутких вопросов, что Грейс, сославшись на плохую связь, сбросила вызов). Это был Виталий Розенбаум. Он постарался ей объяснить, какое огромное неудобство доставляет ему внезапное прекращение занятий с его учеником и какими пагубными последствиями чреваты любые пробелы в музыкальном образовании Генри. Грейс прочла его письмо с какой-то сладкой ностальгией по временам блаженного неведения. Учитель музыки обычно не пользовался электронной почтой и сдался лишь тогда, когда один из учеников привез ему старый компьютер, установил операционную систему, доходчиво и тщательно объяснил (и даже распечатал инструкции), что нужно пошагово сделать, чтобы написать, отправить и получить электронное письмо. И Виталий Розенбаум пользовался электронной почтой в исключительных случаях, когда был лишен более приятных и привычных форм общения. Но все же ему удалось передать (в трех сжатых и неточно составленных сообщениях) всю полноту своего неудовольствия отсутствием Генри, он даже дерзнул высказать предположение, что Грейс пренебрегает материнскими обязанностями, поскольку по неким эгоистическим соображениям увезла сына из города.
Виталий Розенбаум, по крайней мере, явно был не из числа тех, кого интересуют новости. Он не читал ни «Нью-Йорк пост», ни «Нью-Йорк таймс», ни журнал «Нью-Йорк». Не смотрел шестичасовые новости. Не зависал на сайте
Как же Грейс жалела, что остальные люди не такие.
Выделенного ей времени оказалось недостаточно, и Грейс продлевала сеанс снова и снова, чтобы отменить очередную встречу, сообщить новости очередному человеку, постепенно разрывая связи со своей прошлой жизнью. В деревенской библиотеке мирно шептались посетители, а где-то на юге, всего в нескольких часах езды отсюда, воцарился хаос, и постукивание по клавишам клавиатуры стало для Грейс своеобразной границей между этими мирами. Сидя на вращающемся кресле перед компьютером, она разрывалась между двумя противоположными желаниями – знать и не знать, как изменилась ситуация. И в итоге победило последнее.
Потом она выйдет из системы, встанет и отправится на поиски Генри, который уже прочел антологию статей о спорте и приступил к биографии Лу Герига. Грейс отвезет сына домой в промерзлое здание на берегу покрытого тонкой коркой льда озера по крайней мере еще на день. В камине она разведет огонь (и этому придется научиться), уложит Генри на диван и укроет одеялами, включит свет, чтобы он мог читать, а сама приготовит что-нибудь горячее. А затем, когда прохладный дневной воздух постепенно сменится ночным морозом, Грейс, вероятно, предпримет осторожную попытку обдумать сложившиеся обстоятельства.
Наверняка она знала только одно: где бы ни находился Джонатан, он все еще был вне пределов досягаемости Мендозы, О’Рурка, Полицейского управления Нью-Йорка и, насколько ей было известно, ФБР и Интерпола. В противном случае Мендоза сразу бы ей позвонил. Вообще-то Мендоза и вправду звонил раз в несколько дней, не только чтобы выяснить, общалась ли она с Джонатаном, но и узнать, как дела у нее и у Генри. (Она считала себя обязанной отвечать на эти звонки, потому что Мендоза никак не препятствовал ее отъезду.) Грейс никогда не брала трубку, если звонил не Мендоза или не отец, но поскольку ее мобильник прослушивался, выключить его она не могла. Телефон же, номер которого указан во всех справочниках по нью-йоркским психоаналитикам (узкая специализация: семейные пары), трезвонил постоянно, и пришлось отключить звук. Голосовые сообщения Грейс слушала только от знакомых людей, все остальные сразу же удаляла. Но вдруг, за несколько дней до Рождества, зазвонил старый телефон, висевший на кухне, его архаичный треск она слышала разве что в сериалах середины XX века. Телефон бренчал беспрерывно, начиная примерно с двух часов дня и до самого позднего вечера. Определителя номера в нем, конечно, не было – Грейс вообще сомневалась, что этот телефон возможно так модернизировать. Все еще колеблясь, она положила руку на трубку.
Сняв ее и не сказав ни слова, Грейс после некоторой паузы услышала возбужденный и взволнованный женский голос:
– Это Грейс?
Грейс очень, очень аккуратно повесила трубку, словно стараясь не напугать женщину на другом конце провода. Потертый шнур, соединяющий телефон с розеткой над плинтусом, вдруг показался ей жутким, и она выдернула штекер.
ebooksa