Сын поглядел на нее из-под восхитительных ресниц.
– Видела на улице телевизионные фургоны?
– Да, – ответила она, снова надев пальто.
– Там тебе что-нибудь сказали?
– Нет. Ну, попытались спросить. Просто смешно.
– Типа – что ты можешь знать, да?
Очевидно, ничего, подумала она. Может, им показалось, что она на самом деле что-то знает.
– Папа вернулся? – спросил Генри.
Они спускались по лестнице во внутренний дворик. На тротуаре стояли люди с телекамерами. Человека два на фоне школы бойко вещали перед объективом. Грейс машинально склонила голову и переспросила сына:
– Что?
– Папа вернулся?
– Нет, – покачала головой Грейс. И тут ее осенило. – А тебе он говорил, что вернется сегодня?
Генри, похоже, задумался. Они вышли на тротуар через один из двух сводчатых проходов и намеренно зашагали на запад, к авеню.
– Не совсем, – ответил мальчик, когда они дошли почти до угла.
У Грейс перехватило дыхание. На одно жуткое мгновение ей показалось, что она сейчас расплачется. Прямо здесь, на тротуаре.
– Генри, – сказала она, – будь любезен, объясни мне, что значит это «не совсем». Я ничего не понимаю.
– Ой… – Сын, похоже, стушевался. – Нет. Я в том смысле – он не сказал, когда вернется. Просто сказал, что уезжает.
– Выезжает… куда… откуда? – спросила Грейс, вновь ощутив, будто земля уходит из-под ног…
Генри пожал плечами. На какое-то жуткое мгновение он стал похож на обычного подростка, говорившего (или не говорившего) с родителем. Это пожатие плечами, на всех языках означавшее: «Пожалуйста, не впутывайте меня в ваши дрязги». Грейс всегда над этим подсмеивалась, поскольку в свое время не вела себя так. Пусть Генри сегодня так не делает.
– Я не спросил. Он просто позвонил и сказал, что уезжает.