«Что я знаю? И чего не знаю?» Все, что она знала, имела возможность проверить и осознать, могло остаться на своих местах, по крайней мере теперь. Все, что Грейс не видела собственными глазами или не смогла бы объяснить, она оставит на виду как отдельно взятую находку, которую можно вернуть на место, когда Грейс вновь обретет душевные силы, когда – или если – к ней снова вернется ясность ума. Загадочный шарф, чудовищного вида рубашка и нераспечатанный презерватив. Вообще-то не очень много, всего три предмета после таких поисков. Это даже вписывалось в нормальные пределы. Шарф. Он мог надеть его совершенно случайно, в спешке перепутав с чужим. На подобные вещи Джонатан не обращал внимания, как и большинство мужчин. Возможно, как-то раз он замерз, мог заскочить в магазин и сам его себе купить. Это не преступление. Из-за этого ему не пришлось бы объясняться и выяснять с ней отношения. А эта жуткая рубашка! Грейс уже почти убедила себя в том, что тут напортачили в химчистке. Слово «Сакс», написанное на бирке несмываемым маркером во время сортировки белья на хлопковое и синтетическое (еще одно обвинение)… Ну, Сакс – не самая редкая фамилия, особенно в Нью-Йорке. Может, вот так все просто. Химчистка в Верхнем Ист-Сайде? Да ладно вам! Сколько всего лишь в одном районе Сахеров, Сейкеров и Саковицев! В таком случае, сколько семей с фамилией Сакс? И в самом деле, просто удивительно, что подобного раньше не было. Но тут во время небольшой передышки Грейс вспомнила о презервативе.
Она стояла неподвижно, позволив теперь уже привычному ощущению охватить себя. Это можно было сравнить с обжигающей кислотой, льющейся ей на голову, проникавшей внутрь, сочившейся из кончиков пальцев на руках и ногах и растекавшейся вокруг нее черной густой лужицей. Грейс уже привыкала к подобному чувству. И разработала тактику реагирования на него: «Не сопротивляйся, расслабься, пусть само пройдет». Всего лишь через несколько минут она снова смогла двигаться.
Могут быть и другие вещи. Они, вероятно, где-то спрятаны. Грейс принялась стаскивать книги с полок в спальне. Томики стояли очень плотно, слегка запылившиеся, а за ними пространства было не очень много. Книги почти все ее, в большинстве своем романы. Иногда попадались биографии и книги о политике. Последние читали и Грейс, и Джонатан. Они оба восхищались делом об уотергейтском скандале, и с течением лет их интересы переместились в смежные области: Вьетнам, Рейган, Маккарти, борьба за гражданские права, скандал Иран-контрас. Теперь, похоже, не имело значения, кто и какие книги приносил в дом. Одна книга и книгой-то не была, а представляла собой тайник, – какой-то старый том, оборудованный пластиковой вставкой. Его пару лет назад на последнем сеансе подарил Грейс один пациент, фирма которого скупала непопулярные книги и переделывала в такие вот «сейфы». Грейс тогда откровенно поинтересовалась, замечали ли когда-нибудь авторы книг свои труды на полках и не приходили ли в ярость оттого, что их творения служат тайниками для браслетов и ожерелий. Пациент в ответ рассмеялся: «Пока никто не жаловался!» Ей пришлось признать, что задумка эта очень остроумная и оригинальная. «Воры книгами не увлекаются», – добавил пациент, и она согласилась, что так оно и есть. Ей не доводилось слышать о краже, во время которой вор зачитался бы романом Стивена Кинга или Джона Гришэма.
Тайником оказался роман Джин Ауэл, одна из эпопей о первобытных людях – совсем не в ее вкусе. Сняв том с полки и открыв внутренний пластиковый вкладыш, Грейс заставила себя вспомнить, что же она туда положила в тот вечер, когда пациент ей его подарил, но уже знала: что-то не так. Страницы слишком плотно прилегали друг к другу. Когда она легонько встряхнула книгу, то ничего не услышала. Книга… ну, это была открытая книга. Что именно, по идее, там должно находиться, теперь не имело особого значения, потому что теперь она пуста. Это было уже более чем ясно.
Внутри должны были лежать великолепные часы Джонатана, которые она подарила ему на свадьбу. Золотой «Патек Филипп». Он почти их не носил, но все же иногда надевал по торжественным случаям, когда его об этом просила Грейс: на бракосочетание ее отца и Евы или на бар-мицва внуков и внучек Евы, где обычные часы Джонатана – «Таймекс» или «Свотч», которые он таскал, пока те не разваливались, – вызвали бы больше неприятностей и кривотолков, чем они того стоили. И запонки, которые отец Грейс подарил Джонатану на день рождения, – он получил их в подарок от мамы Грейс, и теперь… было бы замечательно, если бы они остались в семье. И еще несколько вещиц в старой косметичке с зеркальцем, принадлежавших лично Грейс (она никогда не хотела смешивать их с мамиными драгоценностями), вроде камеи Викторианской эпохи, которую ей на день рождения подарил давний поклонник (поклонника она не любила, а вот камею – очень), еще одно ожерелье, тоже викторианских времен. Она купила его во время летней поездки с Витой в Лондон после окончания второго курса. Плюс нитка серого жемчуга из бутика на Сорок седьмой улице. А еще – это вызвало у нее почти физическую боль – классический браслет от Эльзы Перетти, который она купила себе в прошлом году, чтобы как-то отпраздновать продажу своей книги издательству. Она всегда хотела этот браслет. Это первая солидная драгоценность, которую Грейс себе купила, – никакой экстравагантности, но уж точно не банальщина. Но надевала она его всего несколько раз. Сказать по правде, браслет не очень удобно сидел на руке. Так что он жил в книге-тайнике. Теперь же книга-тайник была пуста.
Грейс присела на краешек кровати, держа в руках книгу, которая являлась не тем, для чего изначально предназначалась, – литературным произведением, каковы бы ни были его достоинства, – а всего лишь дурацкой коробкой со сказочной и фантастической крышкой и выемкой посередине. Ноль внутри чего угодно – все равно ноль. Невероятно, но ей захотелось рассмеяться. Затем она с каким-то ужасом и трепетом оглядела комнату. Он не посмел бы. Никогда.
Туалетный столик принадлежал ее маме. Это был один из немногих предметов, доставшихся от мамы, что остались в квартире. Классические шестикомнатные апартаменты из детства Грейс заново отремонтировали, мамины бежевые шторы из набивного ситца поменяли на светло-голубые и коричневые, ковровое покрытие сняли, «освободив» давно скрывавшийся под ним паркет. Стены на кухне были теперь увешаны рисунками Генри и семейными фотографиями или же фото Грейс с Джонатаном на берегу озера. В других же комнатах висели в основном картины с блошиных рынков или же из Суатворда, за исключением двух с парижского рынка Клиньянкур, купленных за год до рождения Генри.
Генри спал в комнате, которая когда-то была спальней Грейс. Тогда она была отделана в желтых тонах с зеленым ковром с жестким ворсом – а теперь стала зеленовато-голубой, как яйцо малиновки, с блестящими белыми окантовками, и Генри, отличавшийся привередливостью, содержал ее в почти стерильной чистоте. Некогда всю стену над кроватью Грейс занимала доска объявлений, представлявшая собой безумную мозаику из фотографий кумиров, полароидных снимков нравившейся ей одежды, снимков с друзьями и подругами (в основном там фигурировала Вита), похвальных грамот из Рирдена и наградных сертификатов из спортзала на Восемьдесят шестой улице, где она занималась фитнесом и спортивной гимнастикой. «Крыша едет не спеша», – думала Грейс об этой доске, насмотревшись в юности антинаркотической социальной рекламы. У Генри над кроватью висела только одна фотография: они с Джонатаном на причале у озера с удочками в руках. Грейс подарила им обоим удочки на день рождения Джонатана. Возможно, тогда они с Генри пользовались ими в первый и последний раз.
Но туалетный столик, стоявший в комнате, которую Грейс наконец-то заставила себя именовать «родительской», являл собой островок застывшего времени, словно очертив волшебный круг вокруг былых времен. Столешница была обшита классическим набивным ситцем, закрепленным по краю потемневшими латунными гвоздями с широкими шляпками. Вдоль задней стенки располагались зеркальные ящички для хранения дамской «амуниции» – колец, серег, браслетов, ожерелий, но ее мама их не надевала. Когда муж, отец Грейс, что-то ей дарил, например, затейливую брошь – золотая, похожая на амебу, фигурка, усыпанная жемчугами и изумрудами, – мама клала подарок на покрывавшее столешницу прохладное стекло. Возможно, этим она компенсировала тот факт, что никогда не носила эти драгоценности. (Грейс видела на ней лишь жемчужные ожерелья и простые золотые сережки.) Возможно, мама предпочитала рассматривать их как произведения искусства, которыми любуются на витрине. Вероятно, она не хотела, чтобы отец Грейс знал, насколько мало они соответствовали ее вкусу. Он всегда проявлял сентиментальность по отношению к ним, очень хотел, чтобы они побыстрее перешли к Грейс, как этого хотела бы ее мама. Всего через неделю после маминых похорон, когда Грейс собиралась обратно в Бостон, отец пришел в ее детскую спальню (теперь спальню Генри) и положил на кровать свои прежние подарки – застегнутый на молнию мешочек с бриллиантами, рубинами, изумрудами и жемчугами. «Я больше не в силах на них смотреть», – произнес он тогда. Это были единственные слова, когда-либо сказанные им о тех драгоценностях.
Подойдя к туалетному столику и присев рядом с ним на банкетку, обитую таким же ситцем, Грейс рукавом блузки стерла пыль с зеркальных ящичков. Ее что-то смутно тревожило. Грейс по-прежнему хранила в столике мамины драгоценности, но не на виду, не на столешнице. Как и мама, она предпочитала скромные и неброские украшения: нитку жемчуга, обручальное кольцо. Большие и вычурные драгоценности, вроде брошей с крупными камнями неправильной формы, массивных ожерелий, оставались в зеркальных ящичках столика, куда Грейс заглядывала довольно редко. Она знала, что они значили для ее отца, дарившего их, и для мамы, получавшей подарки. Даже если она их никогда не надевала, а просто с нежностью рассматривала, словно любовные письма, – они были ей дороги так же, как и перевязанная лентой стопка конвертов, хранившаяся в особой отдельной шкатулке. Джонатан, которому было куда привычнее выражать свои чувства словами, нежели отцу Грейс, не испытывал нужды в драгоценностях для их подтверждения. На самом деле, за все время совместной жизни он подарил ей всего лишь одно украшение: обручальное кольцо с бриллиантом, которое купил в бутике на Ньюбери-стрит. Оно было скромным по любым стандартам: платиновое, от «Тиффани» с одним бриллиантом квадратной огранки «Принцесса». Классическое кольцо, похожее на те, что достаются по наследству. Джонатан не догадался подарить что-то жене по случаю рождения ребенка. (Если уж честно, то и Грейс тоже. Впервые она услышала довольно пошлое выражение «награда за роды», когда пару дней лежала с Генри в послеродовой палате.) Но если бы он и сделал ей подарок, то скорее книгу или произведение искусства, а не драгоценность.
Конечно, немаловажен был вопрос цены и стоимости. Пусть ни Марджори, ни Грейс не носили лежавшие в зеркальных ящичках украшения, которые ценились как семейные реликвии, однако вещи эти стоили очень дорого. По ее настоятельной просьбе, Джонатан включил их в договор на страхование имущества. А Грейс теоретически рассматривала их как возможное подспорье в будущем для оплаты обучения Генри в колледже или же для каких-то первоначальных взносов. Однако никогда не задумывалась о том, чтобы поместить их на хранение в банковскую ячейку. Она предпочитала хранить драгоценности здесь, рядом с собой, рядом с
Исчезло абсолютно все: браслет леопардовой расцветки с черными и желтыми бриллиантами, бриллиантовые сережки, которые Грейс надевала на благотворительный аукцион, сапфировое ожерелье и массивная цепочка на шею из грубых золотых звеньев, заколка-брошь в виде розового камня, который держали крохотные ручки из золота. Ящик за ящиком, где остался лишь воздух. Она пыталась припомнить украшения: красные, золотые, серебряные и зеленые. Все великолепные вещицы, которые отец долгие годы приносил домой, а мама намеренно не надевала, которые Грейс тоже не носила, но тем не менее любила.
Она то закрывала ящички, то снова их открывала, будто надеясь, что драгоценности, как по волшебству, вдруг окажутся на месте. Проделывать одно и то же, ожидая различных результатов? Грейс едва не рассмеялась. Разве только не безумцы так делают? Однако теперь ситуация немного прояснялась.
Предметы из книги, которая вовсе не книга… ну, эту потерю Грейс переживет. Браслет от Эльзы Перетти впивался в кожу. Жемчуга… она их любила, однако же – жемчуга и есть жемчуга. Уникальных и незаменимых среди них не было. Конечно, это не тот товар, который она могла пойти и купить хоть сейчас – финансы не позволяли. Но пустые ящички, лишь воздух там, где должны были лежать мамины драгоценности, – это уже слишком.
Грейс так быстро вскочила на ноги, что у нее внезапно закружилась голова, и пришлось ухватиться за край столика, чтобы не упасть. Затем она вернулась в коридор и открыла дверь в третью, самую маленькую спальню, которая в свое время служила отцу классической мужской «берлогой», единственным местом, где мама разрешала ему курить трубку. Там по-прежнему – по крайней мере так казалось Грейс – витал легкий аромат трубочного табака. В свое время они с Джонатаном надеялись устроить там комнату для второго ребенка и оставили все так, как было. Обсуждение как таковое не состоялось – Грейс никогда не умела начинать дискуссии, а Джонатан, уважая ее чувства, тоже не проявлял инициативу. Но постепенно комната по обоюдному молчаливому согласию приобрела иное назначение, хотя и без названия. Она превратилась в место, куда Джонатан отправлялся читать, работать с электронной почтой, иногда звонить родственникам своих пациентов, если ему не удавалось переговорить с ними в больнице. Строго говоря, ремонта и перестановок Грейс там не делала. На стенах появилось несколько книжных полок, где стояли старые номера «Журнала Американской медицинской ассоциации» и «Вестника Американского педиатрического общества», а также университетские учебники Джонатана. Несколькими годами ранее Грейс поставила туда комплект из мягкого кресла и дивана, которые разыскала в городе Гудзон (о котором Джонатан любил говорить, что тот «одновременно и всплывает, и погружается»). Там еще стоял компьютер, громоздкий настольный «Делл», за которым она видела мужа очень редко. Он, конечно, пользовался ноутбуком – кстати, тот тоже куда-то пропал. Рядом с системным блоком стояла коробка с историями болезней его пациентов – коробка с прочными ручками, из тех, в которых уносишь домой личные вещи, когда увольняешься с работы.
«Классная тут ловушка», – позволила Грейс признаться самой себе.
Ей не пришлось заставлять себя шарить в коробке. Или включить – попытаться включить – компьютер. Или открывать ящики. Или даже входить в его комнату. «Дальше я не пойду», – решила Грейс. Вернулась в коридор и плотно притворила дверь. И тут вспомнила о телефоне.
Она вернулась в комнату и открыла прикроватный шкафчик. Естественно, телефон лежал на прежнем месте, где его оставил Джонатан, за телефонными справочниками. Конечно же, аппарат полностью разрядился, даже индикатор низкого заряда аккумулятора – и тот погас. Она все-таки взяла его в руки, пытаясь сосредоточиться на кнопках и припомнить, как именно Джонатан держал его в руке и что делал с телефоном. Телефон был из серии с менее дружественным интерфейсом, с меньшим количеством автоматики, выполненный в космическом дизайне. Грейс, по крайней мере на три поколения отставшая от быстро мутирующего вида сотового телефона (и сопутствующих технологий), была даже не уверена, как снова включить аппарат. Но прекрасно понимала, что даже попытка это сделать означает перейти черту, которую она еще не пересекла, пройдясь по собственному дому и обыскав шкафы и ящики с принадлежавшими ей вещами. По некоей причине, которую она не могла в полной мере заставить себя осознать, Грейс отчаянно не хотелось переступать эту черту. Но в то же время она понимала, что это, видимо, ее последняя возможность… ну… если ей хочется помочь ему. А стремление помогать Джонатану за многие годы сделалось для нее почти инстинктивным. Помогать ему готовиться к заседаниям медицинских комиссий. Помочь переехать из общежития. Помочь купить ему новый костюм, новые колпаки для колес машины, помочь пожарить курицу, вытащить занозу из пальца, выбрать обручальное кольцо, помочь как-то наладить отношения с неадекватной родней, помочь заботиться о сыне, помочь обрести счастье. Вот что такое семейная жизнь.
И перестать помогать – очень даже нелегко.
Но тут она снова напомнила себе, что полиция знает о телефоне. Детективам было известно, что телефон находится здесь, в квартире. Вот почему они решили, что Джонатан тоже тут. Значит, они захотят увидеть аппарат. Ее попросят об этом, и придется его им передать, поскольку если она откажется, тогда… Ну, отказ подобного рода – какое-то там преступление, верно? А когда ее об этом попросят, а она передаст телефон, они узнают – каким-то образом смогут вычислить, – что она что-то проделывала с аппаратом, что-то там читала, меняла или удаляла. А это обернется для нее весьма печальными последствиями, и для Генри тоже. Сейчас ради Генри нужно делать все, что в ее силах.
ebooksa