«Отнеси собранную спортивную сумку к входной двери и оставь ее там. Тогда в начале следующего ужасного дня твоя свихнувшаяся голова уж точно о ней не забудет».
Она двинулась в коридор мимо развешанных по стенам довольно забавных детских рисунков – портретов разных людей. Она собирала их, покупая в основном на блошином рынке в Коннектикуте. Рисунки относились к 1940-м или 1950-м годам, позировали на них люди с кислыми физиономиями, а писали не особо одаренные школьники-портретисты. Вместе они составляли нечто вроде галереи – некрасивые лица и довольно строгие наблюдатели.
«И ты вот это надела?»
«Я бы так не поступила».
«Надеюсь, ты не лопаешься от гордости».
Портрет в коридоре изображал сурового вида женщину с коротко остриженными волосами, неестественно маленьким по сравнению с общими пропорциями лица носом и совершенно, как всегда казалось Грейс, жгучим, исполненным ненависти ко всему человечеству взглядом. Картина довольно величественно висела над одним из основательно потертых столиков то ли из Англии, то ли из Ирландии, доставленных на баркасе из Суатворда, где они с Джонатаном купили их прямо в ресторанчике на пирсе. Решение не очень разумное, поскольку столики не такие уж старинные, как уверял продавец, стоили гораздо дороже своей настоящей цены. А поскольку они обошлись им недешево, Грейс и Джонатан чувствовали себя просто обязанными оставить их дома. В единственном ящичке лежали скотч, батарейки и рекламные брошюры спортзалов. Он что, подумывал сменить спортзал? «Нет, это мои брошюры годичной давности», – вспомнила Грейс. Ничего особенного.
Грейс прошлась по встроенному шкафу в коридоре, обшарив все карманы и найдя лишь скомканные салфетки и обертки от жвачки. Каждую вещь она покупала сама и каждую из них узнала: вот от фирмы «Братья Брукс», вот из «Таун Шоппа» в Риджфорде. Любимая парка Генри из «Олд нейви» с оторочкой из искусственного меха, мамина шуба из рыжей лисы, которую Грейс не могла носить, потому что не носила меха, но избавиться от шубы тоже не могла – ведь мамина. Она могла точно определить, откуда каждая пара обуви, перчаток или зонтик. Все шарфы на верхней полке тоже были куплены ею, кроме одного, который Джонатан как-то принес домой пару лет назад.
Она достала его с полки. Из зеленой шерсти, вполне приличный. Ручной работы? Грейс нахмурилась: на нем не было этикетки. Очень хорошей вязки, жестковатый, из шерсти добротной выделки. Она могла бы сама купить такой мужу в магазине. Но не купила. Грейс тотчас же разозлилась на эту вещь, словно та обманом прокралась к ней в дом с неизвестно какой целью. Аккуратно взяв шарф большим и указательным пальцами, Грейс уронила его на пол в коридоре и отправилась дальше.
Стоявшие в гостиной диваны и стулья были куплены несколько лет назад. Эта мебель, а также обстановка для спальни долго и тщательно выбирались с учетом скромного семейного бюджета на четвертом этаже огромного мебельного магазина. В тот день Грейс составили компанию Джонатан и Генри, с увлечением читавший «Хроники Нарнии». Все время сын просидел в кресле, которое родители в итоге купили. Висевшие здесь картины – два эскизных портрета одного и того же юноши из, несомненно, одного и того же класса по обучению рисунку, но выполненные совершенно разными авторами – тоже прибыли сюда с блошиного рынка. Их поместили в одинаковые рамки из черного дерева, словно это могло сгладить различия. Одно изображение было настолько схематичным, что граничило с кубизмом. Классическая белая рубашка позирующего с застегнутым воротником и брюки защитного цвета были жестко сведены в позу (скрещенные ноги, наклоненное вперед туловище, локоть, почти вдавленный в бедро), казавшуюся до невозможности неудобной. Другое изображение представляло позировавшего столь головокружительно чувственным, что Грейс решила, что в классе присутствовала очень даже взаимная (хотя обязательно молчаливая) симпатия между натурщиком и тем (или той), кто его рисовал. Грейс могла лишь представить коридор судьбы, который свел их, таких непохожих, написанных разными, но находившимися рядом художниками, на соседние места на блошином рынке вдоль шоссе номер семь, которое вело в сторону Верхнего Ист-Сайда.
Она двинулась дальше. В проходе к супружеской спальне располагался бельевой шкаф: полотенца, стопки простыней (обычные радовали чистотой, натяжные чуть топорщились по бокам), мыло и ополаскиватели для рта, купленный (ею) шампунь Джонатана против перхоти на верхней полочке. Ничего, ровным счетом ничего. Рогатка, во время стрельбы из которой Генри растянул запястье. Вызывающие неприятные воспоминания лекарства от бесплодия, на которые Грейс несколько лет не смотрела, но не хотела выбрасывать. А еще у нее где-то лежал положительный бытовой тест на беременность, возвестивший о скором появлении Генри. Всякий раз, когда тест этот попадался ей на глаза, она вспоминала миф о Мелеагре, которому было предсказано жить до тех пор, пока цело полено в очаге. Но оно было объято пламенем с момента его рождения, и поэтому мать Мелеагра выхватывала его из огня. Но больше ничего. Ничего сомнительного или предосудительного, что человек, имевший доступ к любым лекарствам и наркотикам на свете, мог бы тайком принести к себе домой. Конечно, нет.
Дыша все ровнее, Грейс вошла в супружескую спальню и долго стояла, пытаясь решить, с чего начать. Там стоял всего один шкаф, дверца его была приоткрыта, и в проеме виднелся пластиковый пакет из химчистки, который она определила туда в понедельник утром. Грейс подошла к шкафу и распахнула дверцу.
Шкаф был более-менее равномерно разделен на две части, его содержимое пребывало в относительном порядке, а все благодаря тому, что никто из них не делал покупки только из спортивного интереса, а непременно в целях замены поношенной или надоевшей одежды. На половине Грейс висели блузки и свитера, полотняные и шерстяные юбки, которые давно подчеркивали ее «взрослость» и свободу от «влияний трендов». Хорошая ткань. Хороший покрой. Мягкие цветовые гаммы. Скромные украшения, чем старее, тем лучше. Ничего яркого, броского или из разряда «посмотри на меня», поскольку она никогда не хотела, чтобы на нее смотрели иначе, кроме как думая: «Вот есть же женщина, которая умеет держать себя в руках». «И я держала», – твердила она себе теперь, сердито глядя на свой классический гардероб, чувствуя, как на глаза быстро и угрожающе наворачиваются слезы. «Держала ведь!» Но она здесь не затем, чтобы рассматривать свои вещи.
Джонатан, как и Грейс, давно раз и навсегда определился насчет одежды. В свое время он порой хаживал в спортивных штанах и не первой свежести футболках, но вскоре после того, как Грейс с ликованием выбросила почти все его шмотки (странноватую одежонку времен учебы в колледже и даже в старших классах), она повезла мужа по магазинам за вельветовыми брюками и полосатыми рубашками на пуговицах. С тех пор он так и одевался, как и большинство мужчин, довольно равнодушно относясь к одежде. Ведь он же собирался стать врачом. А кто вообще замечает, что у врачей надето под белыми халатами? Теперь на правой половине их общего шкафа висели рубашки в коричневую, синюю и зеленую полоску, несколько одноцветных рубашек неброских тонов и штук пять белых.
Из химчистки вернули шесть рубашек в одном пластиковом пакете: еще полосатые, включая одну из ее любимых, с ярко-красными полосами, и яркие с разноцветными зелеными и синими полосками, которые Грейс однажды заметила в «Гэпе» и купила мужу. Но в пакете лежало что-то еще, она смутно заметила это, когда внесла пакет в квартиру, уставшая после долгого дня приема пациентов, урока музыки и ужина с Генри в кубинском ресторане. Тогда Грейс решила не рыться в пакете: если в химчистке что-то перепутали, то вещь – как неудобно – придется вернуть: еще один пункт в бесконечном списке дел. А теперь она пригляделась внимательнее. Рубашка как рубашка, но не полосатая и не однотонная. Грейс разорвала пластик и сдвинула плечики, чтобы вытащить раздражавший ее предмет. «Прекрасно», – подумала она. Рубашка была кричаще-пестрой желто-оранжевой расцветки, похоже, сшитой из лоскутного индейского одеяла, но с черными отворотами: кошмар какой. Она выделялась на фоне остальных, как что-то бьющее по глазам, как танцовщица из Лас-Вегаса в неброско одетом кордебалете из постановки Баланчина. Грейс оттянула воротник, чтобы посмотреть, есть ли там именная бирка, но единственным словом было «Сакс», как и на обычных рубашках Джонатана. Грейс стянула рубашку с плечиков и злобно на нее уставилась, потом расстегнула и расправила, чтобы во всей красе лицезреть этот ужас. Что же она выискивала? Губную помаду на воротнике? (Грейс никогда до конца не понимала, откуда на воротнике должна взяться губная помада? Кто же целует воротник?) Конечно же, там ничего не было. Она еще и понюхала рубашку, хотя та явно только что вернулась из химчистки. Скорее всего, рубашка принадлежала кому-то другому – субъекту с жутким вкусом! – и случайно попала в их еженедельную доставку из химчистки вместе с классическими рубашками на пуговицах и кашемировыми свитерами тончайшей вязки. Но Грейс была безжалостна. Наличие этой рубашки ничем не объяснялось, так что она не без удовольствия швырнула ее на пол.
Однако это практически не имело значения, поскольку она думала о незнакомом предмете в пакете из химчистки с начала своих… скажем так, раскопок. Раскопок не искателя сокровищ и не охотника за антиквариатом, а скорее археолога, вооруженного теорией, которую нужно доказать или – как она еще слабо надеялась – опровергнуть. Она не забыла о рубашке или, точнее сказать, почти забыла, но вновь вспомнила о ней, когда орудовала во встроенном шкафу в коридоре. «Где я раньше уже трогала такую шерсть?» – размышляла она, держа в руке довольно симпатичный и совершенно незнакомый ей шарф.
Секундой позже в нагрудном кармане теплой куртки, которую Джонатан почти не носил, она обнаружила презерватив. Грейс поняла, что это такое, даже прежде, чем вытащила из кармана онемевшие от изумления пальцы, крепко стиснув ими находку, словно та могла убежать, но потом уставилась на нее, вытаращив глаза и разрываясь между рассудочным сознанием и почти полным неверием своим глазам. В их интимной жизни не было места презервативам. Презерватив… Даже в самом начале их отношений, еще в студенческие годы, еще до свадьбы, когда они понимали, что совсем не время заводить ребенка, они не пользовались презервативами. Примерно год Грейс принимала противозачаточные таблетки, потом ей поставили жуткую внутриматочную спираль, которую она до сих пор винила – совершенно необоснованно, потому что видела результаты научных исследований, – в дисфункции менструального цикла, а потом, более аргументированно, в каждом случавшемся у нее выкидыше. Но презервативами они никогда не пользовались. Никогда.
Однако презерватив каким-то образом оказался в нагрудном кармане куртки, которую – как и почти всю одежду для мужа – Грейс сама купила в «Блумингдейле» на очень выгодной распродаже. Но куртка оказалась какая-то странная: для лета слишком теплая, да и зимой в ней тоже было слишком жарко. Грейс не могла припомнить, когда Джонатан в последний раз ее надевал, и почему она решала оставить ее каждый раз, когда проводила в шкафах ревизию, чтобы избавиться от ненужных вещей.
Обертка презерватива была красного цвета. Ее не вскрывали. Это было непостижимо. Целиком и полностью непостижимо. Грейс и ее отбросила как можно дальше от себя, добавив при этом:
– Черт!
Часы показывали два часа ночи.
ebooksa