– Думаю, всю троицу, несмотря на ужас, который она творила, нельзя отнести к категории маньяков, – тихо начал Леня. – Есть так называемые «экспериментаторы». Ну, например, человек, который мечтал стать врачом, но так и не смог поступить в медвуз, а очень хотелось ему стать хирургом.
– Дело Вениамина Крукина, – перебил его Дегтярев. – Мужик накупил учебников по хирургии, набор инструментов, оборудовал на даче операционную. Жена полностью поддерживала супруга. Пара зазывала к себе в гости бомжей, угощала их обедом, в который подмешивалось снотворное, и занималась удалением аппендицита – они решили начать с чего попроще. Ничего не получалось. То наркоз неправильно дадут, то кровотечение остановить не могут. Несколько лет практиковались, устали трупы хоронить и бросили «хирургию». Муж понял – не врач он.
– Ужас, – прошептала я.
– Так бы и жили спокойно дальше, – продолжил Александр Михайлович, – да в деревне стали газ прокладывать. Начали копать под трубы аккурат на кладбище «хирурга», нашли останки. Вот так правда и вылупилась. Но мне думается, что Константин знал, чем занимаются Гена и Василий. Возможно, он приводил девушек к ним, но сам в ритуалах не участвовал.
– И с какой стати Волкову признаваться в убийствах, чтобы выгородить Василия? – задалась я вопросом. – Вот его желание спасти от ареста Костю понятно…
– Волков считал Зимина братом, а его папу – своим отцом. Но если бы Василия поймали, то Марин сразу сдал бы всех друзей и потянул за собой Константина. Волков это понимал, рассказал правду Андрею Константиновичу. Тот отправил Василия в Тбилиси, спрятал Костю, а Волков явился с повинной, – объяснил полковник.
– Почему художник не захотел, чтобы Гена избежал суда? – изумилась я.
– Правды мы не узнаем, – нахмурился полковник. – Но, понимаешь, если преступник найден и осужден, то – конец истории.
– А для кого в доме Кожина сделано убежище? – спросила я.
Алла вскинула брови.
– Семен Петрович – единственный, кто остался в живых из тех, кто ловил «охотников на ведьм». Думаю, Андрей Зимин просто купил молодого тогда еще начальника отделения. А учитывая, что у милиционера и у художника дома в одном селе, в Будякине, можно предположить, что Зимин знал его родителей. Но это лишь мои домыслы. Кожин вел себя умно, будучи милиционером, ничего дорогого не приобретал. После смерти матери жил в той же избе, до пенсии работал в охране. Обычный рантье. Никаких других сведений о нем у меня нет.
Глава тридцать вторая
На следующий день мы опять собрались в офисе.
– Что с Екатериной Андреевной? – поинтересовался Дегтярев. – После ухода Дарьи дама позвонила Андрею Зимину. Учитывая рассказ Аллы Петровны, поведение Екатерины Андреевны теперь вызывает вопросы.
– Воронова после происшествия в метро, когда ее столкнули на рельсы, попала в клинику, – ответил Кузя. – Сейчас проверю. Минуту. Мда! Умерла она!
– Вроде ты говорил, что женщина не получила никакой травмы, – занервничала я.
– Да, она осталась жива, физически здорова, поезд сумел остановиться, не задел тетку. Сейчас залезу в базу клиники. У медиков никогда нет хорошей защиты. Раз, два – готово! Привезли поздно вечером в удовлетворительном физическом состоянии. А вот с нервами беда, к ней вызвали невропатолога, психиатра и психотерапевта. Пациентка пережила тяжелый стресс. Прописали успокоительное, капельницы, сеансы с душеведом. Прибавьте сюда неюный возраст. Ночью неожиданно случился резкий скачок давления, инсульт. В пять утра – мозговой удар. Конец. Похороны – в обеденное время, в день ее кончины.
– Ну и ну! – поразилась я. – Это не по-христиански!
– Воронова приняла ислам, – объяснил Кузя. – Это в ее истории болезни отмечено особо. Поскольку смерть забрала женщину рано утром, покойную отнесли на кладбище в тот же день. Так у мусульман положено.
– Екатерина мусульманка? – поразилась я. – У меня есть подруги, которые исповедуют ислам. У них дома на почетном месте лежит Коран, они соблюдают Рамадан, одеваются соответственным образом. Воронова выглядела иначе. И, если верить ее рассказу, Екатерина вела себя не как мусульманка. Но и не как православная! У меня создалось впечатление, что дама неверующая.