Буланов жил один, он то ли не женился, то ли развелся, и даже если у него были дети, к общению со отцом они не рвались. Ян не был удивлен: квартира бывшего следователя выглядела по меньшей мере странно. Откровенного бардака нет, но вещи валяются где попало, по углам скопились внушительные горы пыли, скатывающейся крупными пушистыми шарами, шторы во многих комнатах задернуты, а главное, на всех стенах висят листы бумаги. Белые офисные, вырванные из школьных тетрадей, даже пожелтевшие газетные, но все – с неровными строками, написанными от руки.
– Я стихи пишу, – буркнул Буланов, проследив за взглядом гостя. – А на виду оставляю, чтобы когда-нибудь доделать.
– Доделали хоть раз? – полюбопытствовал Ян.
– Всему свое время!
В стихах Ян не разбирался, но допускал, что доделывать придется немало. В творениях Буланова не было ни ритма, ни рифмы, зато были попытки замахнуться на тайны мироздания и поименно рассказать, кто виноват во всех нынешних проблемах общества. Список получался внушительный и включал всех – от президентов до никому не известных людей, которые вполне могли оказаться соседями бывшего следователя.
Уже это намекало на обретенную Булановым роль городского сумасшедшего. Да и внешне мужчина невольно или осознанно соответствовал этому образу. Из-за неухоженной кустистой бороды и взлохмаченных седых волос он смотрелся даже старше своего истинного возраста, а растянутые спортивные штаны и толстый вязаный свитер делали его похожим на барда, который вернулся к людям лишь после того, как разбил о медведя свою последнюю гитару.
Буланов проводил гостя на кухню и переложил стопку тетрадей с табуретки, освобождая Яну место.
– Ты ведь понимаешь, что я делаю тебе одолжение этим разговором? – хмуро осведомился Буланов. – Именно тебе, а не возвращаю какой-то долг твоему отцу. Ему я ничего не должен. Он меня психом называл.
– Глубоко заблуждался, – убежденно соврал Ян.
– Вот и я о том! Как он, кстати?
– Похоронили в начале месяца.
Кого-то другого это смутило бы, заставило извиниться – от подсознательных реакций не убежишь. Но Буланов воспринял печальную новость так же, как другие воспринимают жалобу на подорожавшее молоко. Он задумчиво почесал бороду, и на пол вылетело с десяток светлых крошек.
– Вот как? Рано как-то, мы ж почти ровесники…
– Он был на двадцать лет старше.
– Я же сказал «почти»… Чай будешь?
– Нет, спасибо. Я бы хотел поговорить о деле Максаковой.
– Сейчас поговорим, а чай я тебе все-таки сделаю – вдруг передумаешь?
Ян не стал возражать только потому, что это было бесполезно. Он наблюдал, как Буланов достал из банки высушенные листья, даже не похожие на чайные, разбросал их по кружкам и залил кипятком.
– Сам собирал! – гордо объявил он. – Настоящий русский иван-чай!
– Больше на сныть похоже…