– Вот ты все-таки копия отца!
Буланов поставил на стол две кружки – белую с хохочущим песиком и глиняную с отбитой ручкой. Критически осмотрев результат, бывший следователь, видимо, решил, что получилось скупо и негостеприимно. Он водрузил между кружками открытую банку с килькой в томате. Рядом с серебристым рыбьим боком в красноватой жиже плавала мертвая муха.
Лишь после этого Буланов пришел к выводу, что его долг как хозяина исполнен, и сел за стол. Ян ожидал, что его придется снова выводить на нужную тему, но нет, бывший следователь заговорил сам.
– Нечего там обсуждать, на самом-то деле. Сама она повесилась. От дури – с жиру бесилась, не знала, чем еще себя развлечь…
– И решила на веревке покачаться? Не сходится: они ведь считались образцовой семьей, насколько я понял…
– Мало ли, что там считалось! Сам этот Максаков вкалывал, как проклятый, дома почти не бывал. А вот баба давно не работала… Да она вообще по жизни не работала! Так, попробовала чуть-чуть вначале. Но как муж начал прилично зарабатывать – все, больше ее ни на одном предприятии не видели. А ведь у них даже детей не было! Чем она занималась? Я вот что за свою жизнь понял: дома бабу нужно заводить только от острой необходимости!
Ян, в этот момент разглядывавший висящие рядом с разделочными досками носки, рассеянно кивнул.
– Она много лет была просто богатой женой, – продолжил Буланов. – Тогда она еще вела себя нормально, но я так думаю, психика уже начала портиться. Это обычно накапливается!
– Да уж… Но потом у них родилась дочь, по идее, все внимание Дарьи должно было сосредоточиться на ней.
– Ну, это как сказать… Была б нормальная девка – да, мамку оживила бы, взбодрила. У женщин что-то там в голове срабатывает, когда они своих детей получают. Но Танечка их эта… Я уж извиняюсь, но это не нормальный ребенок! Нет, ну так-то она милая, лыбится все время, но ведет себя все равно не по-людски. И глаза у нее такие еще, кукольные… Ты в них смотришь и вообще не понимаешь, что у нее в голове творится! Это я с ней совсем недолго пообщался, а мамка ее годами рядом жила. Вот кукуха и начала отъезжать постепенно.
– В смысле – постепенно?
– Это газетчики могли написать, что она покончила с собой внезапно, они такое любят. Но я ведь со многими поговорил! Там если кто и считал, что внезапно, так только ее муж, остальные замечали, что с ней происходит. А муж просто видел ее реже, чем другие. Ну и Танечка эта их тоже мычала: нет да нет. Но ее можно не слушать, что она там соображает?
– Насчет них я понял, что говорили другие? – спросил Ян.
– Что она с каждым годом становилась все более истеричной. Вот что бывает с теми, кто с жиру бесится! Если ей что не нравилось – орала только так, заводилась вполоборота. Если совсем настроение поганое, могла и с кулаками броситься.
– На кого она бросалась с кулаками, если муж и дочь считали, что с ней все в порядке?
– Ну, муж, допустим, не считал, что все в порядке. Он видел ее истерики, на него она тоже орала, но драк с ним не было. И самоубийства он не ожидал. Он все это списывал на возраст, говорят же, что у баб к сорока годам сносит крышу…
– Это он так все объяснил?
– Я просто упрощаю то, о чем мы с ним говорили, – пожал плечами Буланов. – Он предлагал ей полечиться, она отказывалась, у него не было времени настаивать. Дочку она не трогала. Но с ними жила еще его сестра и к ним приходила прислуга – горничные всякие, садовники. Так вот, на сестру и прислугу она как раз накидывалась.
– Со слов сестры?
– Со слов многих. Ты за дурака меня держишь? Если бы только сестра жаловалась, я б не поверил. Две бабы, как две кошки, ссорятся легко и ненавидят друг друга всю оставшуюся жизнь. Но о том, что она все больше слетала с катушек, говорили многие – даже соседи и их прислуга. Ее крики слышала вся улица. Ее и в местном магазине пару раз видели рыдающей. Тут надо было перестать просить вежливо и отправить ее на лечение принудительно, а Максаков ждал, что само пройдет. Ну и дождался.