По-видимому, как справедливо заключил защитник, тренировками по борьбе за живучесть судна морякам баржи не особенно докучали.
Семь часов баржа держалась на плаву. Столкновение произошло меньше чем в миле от берега, в крайнем случае капитан, будь он решительней, мог бы выбросить баржу на берег. Но и этим очевидным вариантом спасения он не воспользовался, затопил судно.
— Нужно учесть и то, — бросил последний козырь защитник, — что правила предупреждения столкновения судов для Ладоги существенно отличаются от аналогичных, действующих на море, реке и озере. Они — особые, они — только для Ладоги. В данном случае мы являемся свидетелями вопиющей безответственности со стороны администрации пароходства: никто не устраивал Рудневу какого-либо экзамена перед выходом в рейс, никто его даже не проинструктировал…
Слушая своего благодетеля, Николай Сергеевич удивлялся: выходило, что администрация пароходства словно бы принудила его влезть со своим пароходом в борт баржи.
В общем, Николай Сергеевич отделался всего-навсего тремястами рублями штрафа, которые пошли на ремонт сухогруза. По поводу затонувшей баржи в решении суда было сказано: виноваты сами.
По возвращении домой он получил новое назначение — капитаном на портовый стотонный буксир…
— Ничего, Коля, крепись, — говорили ему в коридоре конторы управления. — Сам знаешь, моряки об этом не грустят…
Приятель, старый капитан, в беседе с глазу на глаз посоветовал ему сменить порт приписки.
— А в чем дело? — отвечал Николай Сергеевич. — Я опять капитан!
…Матросы, мотористы — команда буксира — в глубине души презирали его, считали одним из тех горемык, кому не хватает воли, характера даже на то, чтобы сменить профессию. Правда, кэп дело знал. Настолько, что, учинив им очередной разнос за то, что плохо принайтовлено барахлишко на палубе, или там за нерасторопность при подаче бросательного конца, он мог показать и показывал, как это делается. И все же они судили о нем в первую очередь по количеству понижений по службе. Им, с их мечтами об океанских лайнерах, иностранных портах, валюте, кэп, не умеющий хоть мало-мальски подать себя, пустить пыль в глаза, казался олицетворением стопроцентного неудачника. Они были молоды и не умели прощать такое.
…К новой работе Руднев долго не мог привыкнуть. Помимо того, что она постоянно напоминала ему, какой он невезучий, она была еще и слишком спокойной.
Иногда все двадцать четыре часа дежурства они стояли у причала. Капитаны, идущие в порт, выходящие в море, редко вызывали буксир. С тех пор как они стали работать по новой системе материального стимулирования, они осмелели, научились обходиться без всяких там буксиров.
Не зная, куда девать свое время, без необходимости хлопотать, делать тысячу дел и помнить о многих других, Руднев будто потерял остойчивость, будто из-под ног его выбили упор…
Иногда он, возможно, бывал слишком придирчив, раздражителен, но, в общем-то, он справедливо полагал, что безделье деморализует команду. И поэтому заставлял ее вылизывать буксир, как пассажирский лайнер.
Команда роптала. Можно было, конечно, навалившись всей толпой, навести марафет даже в машине. Но что толку? Вызовут отпихнуть кого-нибудь от причала — и опять «шип» черный, как чугунок.
Случалось, после очередного внушения кому-либо из команды Николай Сергеевич впадал в состояние грустной задумчивости. «Почему я все еще здесь? — размышлял он. — Надежд подняться когда-нибудь на мостик приличного судна — никаких: люди с отличной трудовой биографией и те ждут своей очереди по десятку лет. А я что жду, чуда?.. Так… А какие же будут предложения по устройству своей профессиональной судьбы? Да никаких, пожалуй…»
Ему достало бы решимости сняться с насиженного места, все начать заново, с нуля… Но вода в этом море была зеленая, а сопки голубые и фиолетовые, и большущее золотое солнце все лето гуляло над бухтой, не заходя в море, а там, где оно на закате касалось краешком горизонта, проливая на воду расплавленный металл, торчали, как большой морж с детенышем, Караульные Камни, мокрые и блестящие.
«Нет, ничего не выйдет, — думал он. — Затоскую, зачахну…»
И он работал. Требовал порядка на буксире.
Однажды ночью порт всполошили звонки громкого боя, удары рынды. Руднев выскочил на палубу. Сигналы пожарной тревоги подавал сухогруз, в одиночку стоящий на внешнем рейде, дымивший из всех щелей.