В кают-компании отпускали шуточки по адресу знакомого почти всем присутствующим гидрографа, именем которого был назван этот — разумеется, им пройденный — галс. Однако веселились недолго: в скором времени поднялся ветерок, море смешалось, зарябило, ожило.
Барометр падал. Ветер сменился на порывистый. Горизонт затягивало дымом. Вот, как огромным, туго набитым мешком, с маху ударило в борт. И еще, еще…
Перегнувшись через поручень мостика, Николай Сергеевич увидел, как из-под днища всплыла доска обшивки: должно быть, судно сидело во впадине, седловине меж двух песчаных холмов.
Он, наконец, набрался духу просить помощи. На ледоколе, работавшем неподалеку, не сразу разобрали, кто их зовет: в волнении радист «гидрографа», предваряя аварийное сообщение, один раз отстукал свои позывные, не трижды, как полагается по инструкции.
Пока на ледоколе уразумели, откуда беспокойство, да приняли решение идти на выручку, прошло время, в течение которого судно Николая Сергеевича получило пробоину.
Главный двигатель вышел из строя. В машину поступала вода, мотопомпы не успевали ее откачивать. Пароход кренился. Волны уже гуляли по нижней палубе, а чуть погодя стали захлестывать и на верхнюю. Все перешли на мостик.
О спуске на воду спасательных катеров нечего было и думать: один из них, с подветренного борта, уже затонул — его сорвало со шлюпбалок, — другой, чуть только его спустили бы, тотчас разбило бы в щепки о борт. Тогда Николай Сергеевич приказал бросить за борт надувной резиновый плотик.
Конечно, можно было решить в приказном порядке, кому прыгать на плотик. Но Николай Сергеевич чувствовал, что в эту минуту он должен рассчитывать на добровольцев.
Первыми предложили свои услуги практиканты, курсанты морского училища, работавшие на судне техниками-гидрографами. Сиганули за борт, на плотик вскарабкались благополучно. Им кинули конец — линь, наращенный на трос, — они его приняли и поплыли.
Отгребли от борта на десяток метров, и один, не удержавшись, свалился в воду. Позже выяснилось, что плавать он не умел: родился и прожил до отрочества на острове посреди Ледовитого океана, но кто же купается в полярном море по собственному желанию?
Друзья кое-как выловили его за шкирку. Поплыли дальше.
Николай Сергеевич с замирающим сердцем следил, как они входили в полосу прибоя. Их в два счета могло расплющить о береговые камни. Или таскало бы взад-вперед, пока они не обессилели бы. Но они попали между камней. Один, изловчась, ухватился за выступ и, когда волна схлынула, выбрался на берег, а потом помог остальным.
Несколько раз обмотав вокруг валуна трос, они закрепили его. Но он тут же лопнул: судно раскачивало, стальной конец не амортизировал.
С борта судна бросили на воду второй надувной плотик. Трое матросов быстро добрались на нем до берега. Этим уже было легче: на берегу их подстраховывали.
— Слава богу! — громко, так, чтобы слышали все, сказал Николай Сергеевич. — Очень за них боялся. Теперь все в порядке.
Теперь, наученные опытом, островитяне взяли трос на плечи. По нему на блоках прямо в их объятия скатились несколько человек. Таким же образом переправили палатки, карабины, продукты. А там радист принял сообщение: к ним спецрейсом вылетел вертолет, — и Николай Сергеевич распорядился прекратить транспортные операции.
…А вертолета все не было. Трещали переборки рубки. У всех одно было на уме: а если ее снесет?
Исчез, нырнув в сходной люк, доктор. Его окликнули вслед, он успокоил: «Сейчас!» Чуть погодя Николай Сергеевич позвал его по спикеру. Доктор явился. Поднялся на мостик, бледен и строг, в белой сорочке, парадном костюме.
Николай Сергеевич вначале опешил. Поняв, в чем дело, выждав, когда палуба выровняется под ногами, сделал шаг вперед и влепил доктору такую оплеуху, что тот кубарем скатился вниз по трапу, туда, откуда пришел помирать по всем правилам морской традиции.
После этого люди воспрянули духом.