До новой встречи

22
18
20
22
24
26
28
30

— Хочешь учиться на токаря?

Вадим молчал. К чему эти вопросы? Ответь, что не согласен, ничего не изменится!

— Токарей-универсалов готовим, — повторил Николай Федорович. — Ну, что же ты молчишь?

— Приказано учиться, — уклончиво ответил Вадим. Николай Федорович кивнул головой, дело обстояло не так уж плохо. Перед ним стоял паренек честный, прямой. Открыто он выражал свое нежелание уходить из полка!

— Желаешь стать мастеровым?

— Приказано учиться, — упрямо твердил Вадим.

— А твое желание?

— Хочу в полк. В такое время всем порядочным людям положено воевать.

Это было сказано резко, но искренне, с большой убежденностью. Камчатов мягко поправил Вадима:

— Если все воевать станут, кто же тогда, Вадим, будет растить хлеб, шить шинели, сапоги, строить самолеты, танки, орудия, кто же станет изготовлять боеприпасы? Солдат силен, когда вооружен, сыт, одет.

В горячности Вадим допустил оплошность. За такой ответ на политбеседе над ним крепко бы посмеялись! И, вспомнив высказывания комсорга полка, повторил его слова:

— Хорошо действующий тыл — добрая половина победы, это правильно. Но я предпочитаю воевать, такой у меня склад характера.

В то время над родной Москвой, над старинными кремлевскими стенами часто гремели победные салюты в честь русского оружия. Военные дороги из Советского государства прокладывались на Бухарест, Будапешт, Софию, Варшаву, Кенигсберг. Офицеры изучали карту Берлина. В Кремле Главнокомандующий Советской Армии Сталин и его помощники составляли стратегические карты решающих сражений и готовили страну к новому наступлению в труде. Там, где побывал враг, остались руины и пепелища.

Пятнадцатилетнему подростку трудно было заглядывать в будущее, трудно было понять, что в скором времени стране потребуются сотни тысяч, миллионы рабочих высокой квалификации. Камчатов догадывался, какая борьба происходила в сознании Вадима. Гвардейский полк на весь фронт славился крепкой солдатской дружбой. Уйти из полка не менее тяжело, чем уйти из родной семьи. Сколько он помнил случаев, когда из боязни попасть в другое подразделение танкисты скрывали ранения, бежали из медсанбатов. Приходилось кавалеров многих орденов строго наказывать, учить, что патриотизм без настоящей воинской дисциплины немыслим. А Вадим, хотя и в шинели, но все равно мальчишка.

— Значит, не хочешь учиться, — хмуро сказал директор.

Камчатов насупился. Нужно было сгладить впечатление от слишком резких ответов Вадима, во что бы то ни стало убедить директора зачислить мальчика в училище.

— Вы не сомневайтесь, товарищ директор, — говорил он, прижимая мальчика к своему полушубку. — Он парень старательный, артельный, приживется…

…Три года назад, в не по-осеннему солнечный день батарея Камчатова (войну Камчатов начинал артиллеристом) проходила через Пушкин. Дым пожарищ висел над городом. Разрывы снарядов рушили в дворцовых парках старые дубы. Подстегивая и без того разгоряченного коня, Камчатов помчался к Екатерининскому дворцу. На тихой улице, выходящей в парк, стоял его дом, но уже издали Камчатов заметил обвалившуюся крышу и открытую дверь на третьем этаже. Запомнил на всю жизнь почтовый ящик, из которого торчал кончик газеты. В этом доме до войны жил он сам, его жена и дочь.

От углового деревянного флигеля отъезжала полуторка. На пианино стояло деревянное корыто, из-за борта виднелись ширма, кухонный стол. Пожилая женщина сидела на узлах, держа на коленях глиняный горшок с чахлым цветком. Увидя Камчатова, она крикнула:

— Все там!.. — и, заплакав, женщина показала на груду развалин.