Реальное и сверхреальное

Иоганн Кеплер мыслил во многом таким же точно образом. В своем трактате «Tertius interveniens» [242] он писал: «Это [геометрический принцип, лежащий в основе физического мира] есть также, по учению Аристотеля, сильнейшая связь, каковая соединяет нижний мир с небесами и тем объединяет оба мира настолько, что всякие формы низшего мира управляются свыше; ибо этому низшему миру, иначе говоря, земному шару, присуща духовная природа, спо- собная к Geometria, каковая ex instinctu creatoris, sine ratiocinatione [243] обретает жизнь и побуждает самое себя к применению своих сил посредством геометрических и гармонических сочетаний небесных лучей света. Не могу сказать, свойственно ли то же качество, что и шару земному, всем животным и растениям. Но этому отнюдь не трудно поверить… Ибо во всем обозначенном [к примеру, в том факте, что цветы наделены определенным оттенком, формой и количеством лепестков] очевидно воздействие instinctus divinus, rationis particeps [244], а вовсе не человеческого разума. Человек же, посредством души своей и ее низших способностей, тоже близок небесам, как близка им земная почва, и это может быть проверено и доказано самыми разными способами».

По поводу астрологического «характера», то есть астрологической синхронистичности, у Кеплера читаем: «Сей характер воспринимается не телом, каковое для него не может считаться пригодным вместилищем, а природой самой души, которая словно точка в пространстве (и потому может быть преобразована в точку confluxus radiorum [245]). Природа души не просто обладает разумностью (из-за чего мы, человеческие существа, и зовемся существами разумными, в отличие от всех прочих), но наделена также иным, врожденным разумом, дабы незамедлительно, без долгого обучения, постигать Geometriam, будь то в radiis или в vocibus [246], то есть в Musica. В-третьих, примечательно и то, что Природа, воспринимая этот Characterem, устанавливает соответствие in constel-lationibus coelestibus [247] в своих сородичах. Когда мать носит в себе дитя и близится естественный срок рождения, Природа назначает сему событию день и час, каковые соответствуют, коли судить по небесам [то есть с астрологической точки зрения], времени рождения брата или отца матери, и это происходит non qualitative, sed astronomice et quantitative [248]. В-четвертых же, всякая природа настолько хорошо знает и свой characterem coelestem [249], и небесные confi-gurationes (расположения) с повседневными движениями небесных тел, что каждый раз, когда тело перемещается de praesenti в characteris ascendentem[250] или loca praecipua [251], прежде всего в Natalitia [252], она откликается на это событие и подвергается при том самому разнообразному воздействию».

Кеплер предполагал, что тайну этого чудесного соответствия можно отыскать в земле, ибо земля ведь одушевляется через anima telluris [253], и приводил в доказательство существования последней множество доводов. Среди прочего, это и постоянная температура под поверхностью земли, и особое свойство земных недр порождать металлы, минералы и ископаемые, а именно facultas formatrix [254], каковая, подобно женскому чреву, может творить формы, видимые лишь вовне, – корабли, рыб, царей, римских пап, монахов, солдат и т. д. [255]; еще нужно помнить о геометрии, ибо земля порождает в кристаллах пять геометрических тел и шестиугольных фигур. Все это anima telluris восприняла от исходного побуждения, обособленно от размышлений и умозаключений человека [256].

Астрологическая синхронистичность проявляется не в иных планетах, а на Земле [257], не в материи, а в anima telluris. Посему всякая природная или жизненная сила в телах обладает неким «божественным подобием» [258].

Такова была интеллектуальная обстановка эпохи, которую изменил Готфрид Вильгельм фон Лейбниц (1646–1716) со своей идеей предустановленной гармонии, то есть абсолютной синхронистичности психических и физических событий. В конечном счете эта теория свелась к представлению о психофизическом параллелизме. Предустановленная гармония Лейбница и упоминавшаяся выше идея Шопенгауэра, будто целостность первопричины, создает одновременность и взаимосвязь событий, не связанных между собою каузально, суть, если взглянуть внимательнее, лишь повторения древней мысли перипатетиков, разве что усугубленной современным детерминизмом у Шопенгауэра или частичной заменой каузальности на предсущий порядок у Лейбница. Для последнего Бог является творцом порядка. Лейбниц уподоблял душу и тело двум согласованным друг с другом часам [259] и передавал через то же самое сравнение взаимоотношения монад, или энтелехий. Пусть монады неспособны воздействовать одна на другую непосредственно, поскольку «не имеют окон» [260] (перед нами фактически релятивистская отмена каузальности!), они внутренне устроены так, что всегда находятся в согласованности, даже не подозревая о существовании иных монад. Лейбниц считал каждую монаду «малым миром» или «активным неделимым зеркалом» [261]. Человек есть микрокосм, обнимающий собою цельное, но и всякая энтелехия, или монада, тоже является таким микрокосмом. Любая «простая субстанция» наделена свойством «выражать все остальное». Это «постоянное живое зеркало универсума» [262]. Лейбниц называл монады живых организмов «душами»: «Душа следует своим собственным законам, тело – также своим, и они сообразуются в силу гармонии, предустановленной между всеми субстанциями, так как они все суть выражения одного и того же универсума» [263]. Тем самым он фактически утверждал, что человек есть микрокосм. Читаем: «…души вообще суть живые зеркала, или отображения универсума творений», и Лейбниц различал духов, которые «суть отображения самого Божества… и способны познавать систему вселенной и подражать ему кое в чем своими творческими попытками, так как всякий дух в своей области – как бы малое божество» [264], и телами, которые, с другой стороны, «действуют по законам причин действующих (производящих), или движений», тогда как души «действуют согласно законам конечных причин, посредством стремлений, целей и средств» [265]. В монаде, или в душе, происходят изменения, которые определяются «стремлениями» [266]. По Лейбницу, «преходящее состояние, которое обнимает и представляет собой множество в едином или в простой субстанции, есть не что иное, как то, что называется восприятием (перцепцией)» [267]. Это «внутреннее состояние монады, воспроизводящее внешнее», и его следует отличать от сознательного восприятия, апперцепции [268]. Принципиальная ошибка картезианцев состояла в том, что они считали «за ничто несознаваемые восприятия» [269]. Перцептивная способность монады соответствует знанию, а ее «стремление» есть воля, которая заключается в Боге [270].

Из этих цитат с очевидностью следует, что помимо каузальных отношений Лейбниц предполагал наличие полного предустановленного параллелизма событий как внутри, так и вовне монады. Значит, принцип синхронистичности становится неоспоримым правилом во всех случаях, когда внутреннее событие происходит одновременно с событием внешним. Если критиковать это положение, нелишним будет напомнить, что синхронистические феномены, подлежащие эмпирическому подтверждению, вовсе не составляют правила и настолько редки, что большинство людей сомневаются в их реальности. Конечно, на самом деле они встречаются гораздо чаще, чем можно вообразить или доказать, но мы по-прежнему не знаем, происходят ли они в любой области ощущений столь часто и регулярно, чтобы возможно стало рассуждать о соответствии некоей закономерности [271]. Нам известно лишь, что должен существовать некий основополагающий принцип, который в состоянии объяснить все эти соотносимые явления.

Первобытное мировоззрение, наряду с античным и средневековым, допускало существование какого-то иного принципа бытия, помимо каузального. Даже для Лейбница каузальность не являлась ни единственным, ни доминирующим принципом. Но на протяжении восемнадцатого столетия она сделалась главнейшим принципом естествознания. Благодаря развитию физических наук в девятнадцатом столетии теория соответствия утратила всякое влияние, и волшебный мир предыдущих эпох, казалось, сгинул навсегда, однако ближе к концу столетия основатели Общества психических исследований [272] вновь – невольно – привлекли внимание к этому вопросу своими исследованиями феномена телепатии.

Описанное мною выше средневековое мировоззрение лежит в основе всех магических и мантических практик, игравших такую важную роль в жизни человека с древнейших времен. Средневековый разум воспринял бы лабораторные эксперименты Райна как магические представления и по этой причине не слишком удивился бы полученным результатам. Для него это была бы «передача энергии», как нередко можно услышать и сегодня, хотя, как я уже отмечал, у нас нет возможности сформулировать эмпирически доказуемую теорию «передающего» средства.

Вряд ли необходимо особо подчеркивать то обстоятельство, что для первобытного разума синхронистичность есть нечто само собой разумеющееся; кроме того, на этой стадии умственного развития случайности попросту не существует. Всякое происшествие, всякая болезнь или смерть не являются случайными, их нельзя приписать «естественным» причинам. Все так или иначе объясняется магическим воздействием. Крокодила, что схватил человека, купавшегося в реке, наслал колдун; болезнь причинил какой-то дух; змея, замеченная у могилы чьей-то матери, была, конечно же, ее душой; и так далее. На примитивном уровне синхронистичность, разумеется, не оформляется в представление, в ней видят «магическую» каузальность. Это ранняя форма нашей классической идеи каузальности, а развитие китайской философии привело к тому, что из магического «понятия» возникло Дао, то есть «значимого совпадения», тогда как каузально обусловленной науки не возникло.

Синхронистичность предполагает значение, априорно связанное с человеческим сознанием и существующее вне человека [273]. Это допущение опирается, прежде всего, на философию Платона, где принимается за данность существование трансцендентальных образов или моделей эмпирических объектов – εἵδη, то есть форм и видов, чьи отражения – εἴδωλα – мы видим в феноменальном мире. Ранее это допущение не просто не вызывало удивления, но считалось не требующим доказательств. Идею априорного смысла можно найти у старых математиков, например, в сделанном математиком Якоби [274] парафразе стихотворения Шиллера «Архимед и ученик». Вознося хвалу вычислению орбиты Урана, парафраз завершается такими строками:

      В космосе зришь ты лишь отблеск величия Бога,      Там, на Олимпе, Число вековечно царит.

Великому математику Гауссу [275] приписывают выражение: ὁ Θεὸς ἀριθμητίςει («Бог арифметизирует) [276].

Представление о синхронистичности и о самодостаточном смысле, составляющее основу классического китайского образа мышления и наивного мировоззрения средневековья, нам кажется архаичным, и мы полагаем, что его следует избегать. Запад сделал все возможное, чтобы дискредитировать эту древнюю гипотезу, однако о полной победе говорить все-таки не приходится. Некоторые магические практики вроде бы исчезли, но астрология, которая в наши дни обрела невиданное прежде величие, продолжает жить. Детерминизм научной эпохи тоже не сумел искоренить убедительность принципа синхронистичности. Ведь, по сути, речь идет здесь не столько о суеверии, сколько об истине, которая до сих пор не познана потому, что она относится в меньшей степени к физической стороне событий и в большей – к их психической стороне. Современная психология и парапсихология доказали, что каузальность не в состоянии объяснить ряд событий, в случае которых нужно принимать во внимание некий формальный фактор (formaler faktor), то есть синхронистичность, в качестве объяснительного принципа.

Тем, кто интересуется психологией, я не премину указать, что особую разновидность самодостаточного смысла преподносят нам сновидения. Однажды, когда эта идея обсуждалась в моем кругу, кто-то заметил: «Геометрический квадрат природе неведом, он встречается разве что в кристаллах». При этом разговоре присутствовала одна дама, и ночью ей приснилось следующее. В саду имелась большая яма с песком, которую слой за слоем заваливали мусором. В одном из этих слоев нашлись тонкие и шершавые пластинки зеленого серпентина. На одной обнаружился узор из концентрически расположенных черных квадратов. Эти квадраты были не нарисованы, а словно вытравлены в камне, как прожилки агата. Схожие узоры удалось отыскать на двух или трех других пластинках, которые господин А. (не очень близкий знакомый) потом забрал у этой дамы [277]. Приведу и другой мотив подобного сновидения. Спящий очутился в дикой гористой местности и находит на поверхности слои триасовых отложений. Он расшатывает камни и, к своему безграничному удивлению, видит вырезанные в них изображения человеческих голов. Это сновидение повторялось несколько раз с большими перерывами [278]. Еще сновидцу довелось во сне путешествовать по сибирской тундре, где он встретил животное, которое долго искал, – петуха, размерами гораздо крупнее обычного, будто вытесанного из тонкого бесцветного стекла. Петух был живой и по чистой случайности вылупился из микроскопического одноклеточного организма, который умел превращаться в любое животное (в том числе в тех, которые в тундре не водятся) и даже в предметы человеческого потребления самых разных размеров. В следующий миг после превращения все эти спонтанные формы исчезали без следа. Или такой пример сновидения. Спящий идет по лесистой гористой местности. На вершине крутого склона он видит каменный гребень, буквально изобилующий дырами, и там встречает смуглого карлика, чья кожа по цвету напоминала следы окиси железа на камнях [279]. Этот карлик усердно расширял пещеру, в глубине которой виднелось скопление колонн в естественной скальной толще. Каждую колонну венчала темно-коричневая человеческая голова с большими глазами, вырезанная с величайшей тщательностью из какого-то очень твердого камня наподобие лигнита. Карлик освободил это скопление колонн от аморфного нагромождения камней вокруг. Сновидец не верит собственным глазам, но все же признает, что колонны глубоко уходят в скалу и потому должны были возникнуть без помощи человека. Он думает, что камень возрастом никак не меньше полумиллиона лет и что эти творения вряд ли созданы человеческими руками [280].

Эти сновидения как будто указывают на присутствие в природе того самого формального фактора. Они описывают не просто lusus naturae, а «значимое совпадение» совершенно естественного явления и независимого от него, по-видимому, человеческого представления. Вот о чем, вне сомнения, повествуют сновидения [281], вот что они стараются подсказать сознанию через повторы.

D. Заключение

Изложенные соображения ни в коем случае не следует считать окончательным доказательством моей точки зрения; это лишь выводы из эмпирических посылок, которые я хотел бы предложить вниманию читателя. Материал, изученный нами, не предполагает, как мне кажется, никаких иных гипотез, убедительно объясняющих факты (в том числе и эксперименты с ЭСВ). Я очень хорошо понимаю, что синхронистичность есть величина чрезвычайно абстрактная и «непредставимая». Она наделяет движущееся тело неким психоидным качеством, которое, подобно пространству, времени и каузальности, выступает характеристикой поведения этого тела. Мы должны полностью отказаться от мысли, что психическое каким-то образом связано с мозгом, и вспомнить вместо этого о «значимом» или «разумном» поведении низших организмов, лишенных мозга. Здесь мы оказываемся гораздо ближе к тому формальному фактору, который, как я уже сказал, не имеет ничего общего с активностью мозга.

Если это так, тогда мы должны спросить себя: а возможно ли рассматривать под этим углом зрения взаимоотношения души и тела, то есть возможно ли трактовать сочетание психических и физических процессов в живом организме как синхронистический феномен, а не как причинно-следственную связь? Гелинк и Лейбниц считали сочетание психического и физического Божьим промыслом, неким обособленным принципом вне эмпирической природы. С другой стороны, допущение наличия причинно-следственной связи между психическим и физическим приводит к выводам, которые затруднительно примирить с нашим опытом: либо существуют физические процессы, вызывающие психические события, либо есть предсущее психическое, которое упорядочивает материю. В первом случае непросто понять, каким образом химические процессы могут порождать какие-либо психические процессы, а во втором случае неясно, как нематериальное психическое заставляет материю двигаться. Нам ни к чему воображать предустановленную гармонию Лейбница или нечто ей подобное, абсолютное и проявляющее себя во вселенском соответствии и притяжении, вроде «значимого совпадения» временных точек, лежащих на одном и том же градусе широты (по Шопенгауэру). Принцип синхронистичности обладает свойствами, которые могут помочь в разрешении мнимого противоречия между душой и телом. Прежде всего, сам факт беспричинного порядка или, скорее, «значимой упорядоченности», способен пролить свет на психофизический параллелизм. «Абсолютное знание», характерный признак синхронистического феномена, есть знание, которое не опосредуется органами чувств, и оно подтверждает нашу гипотезу о существовании самодостаточного смысла – или даже выражает его существование. Такая форма существования может быть исключительно трансцендентальной, поскольку, как показывает знание о будущих или пространственно отдаленных событиях, она содержится в психически относительных пространстве и времени, то есть в непредставимом пространственно-временном континууме.

Может быть полезным более внимательно изучить с этой точки зрения некоторые ощущения, указывающие как будто на существование психических процессов в том, что принято считать бессознательными состояниями. Здесь я размышляю преимущественно о замечательных наблюдениях, сделанных при глубоких обмороках, которые были вызваны серьезными повреждениями мозга. Вопреки ожиданиям, рана головы далеко не всегда влечет за собой потерю сознания. Стороннему наблюдателю раненый может показаться апатичным, «впавшим в транс» и ничего не сознающим. Впрочем, субъективно сознание никуда не пропадает. Чувственные взаимодействия с внешним миром в значительной степени ограничиваются, но связь не обязательно разрывается целиком, пусть шум битвы, например, может вдруг уступить место «торжественной» тишине. В этом состоянии порой возникает отчетливое и поразительное ощущение, галлюцинация левитации, когда раненому чудится, будто он парит в воздухе, причем в том же положении, в каком находился в миг ранения. Если его ранили стоя, он воспаряет в стоячем положении; если ранили лежа, то поднимается в лежачем положении; если ранили сидя, то взмывает сидячим. Иногда мнится, что и мир вокруг поднимается вместе с ним, – скажем, тот блиндаж или бункер, где он находится. Высота левитации может быть какой угодно, от нескольких десятков сантиметров до нескольких метров. Исчезает всякое ощущение тяжести. В ряде случаев раненым казалось, что они совершают руками плавательные движения. Если вообще воспринималась окружающая обстановка, то она представала по большей части воображаемой, то есть состоящей из образов памяти. В подавляющем большинстве случаев при левитации преобладала эйфория: «Веселье, восторг, блаженство, расслабленность, счастье, надежда, возбуждение – вот те слова, какими обычно описывают это ощущение» [282]. Янц и Берингер правильно отмечают, что раненого возможно вывести из обморока, причем на удивление легко – достаточно позвать его по имени или прикоснуться к нему, а вот на жестокий артобстрел он никак не реагирует.

Сходные симптомы во множестве наблюдаются при глубокой коме, вызванной иными причинами. Позвольте привести пример из моего медицинского опыта. Моя пациентка, в правдивости и здравомыслии которой у меня нет оснований сомневаться, рассказала мне, что первые роды для нее были очень тяжелыми. После тридцати часов бесплодных схваток врач решил, что настала пора применить щипцы. Эту операцию проводили под легким наркозом. Женщина получила серьезные телесные повреждения и потеряла много крови. Когда ушли врач, ее мать и супруг и когда все привели в надлежащий вид, а сиделка захотела перекусить, то моей пациентке почудилось, что у двери сиделка обернулась и спросила: «Вам что-нибудь еще нужно, пока я не ушла?» Женщина попыталась ответить, но не смогла. Ей казалось, что она проваливается сквозь постель в бездонную пропасть. Сиделка торопливо подошла и взяла ее за руку, чтобы проверить пульс. По тому, как сиделка шевелила пальцами, стало понятно, что пульс почти не прощупывается. Но пациентка при этом чувствовала себя вполне сносно, и обеспокоенность сиделки слегка ее позабавила. Сама она ничуть не испугалась. Это было последнее, что она запомнила перед забытьем. Когда сознание снова к ней вернулось, она не ощутила ни собственного тела, ни положения в пространстве, зато осознала, что смотрит вниз из-под потолка и видит все, что происходит внизу, в том числе себя, лежащую на кровати с закрытыми глазами и смертельно бледную. Рядом стояла сиделка. Врач возбужденно расхаживал взад и вперед по комнате, и женщине подумалось, что он растерялся и не знает, как быть. У двери толпились ее родственники. Ее мать и супруг с испуганными лицами замерли у кровати. Женщина сказала себе, что с их стороны просто глупо думать, будто она собирается умереть, ведь она непременно вернется к ним. Все это время она осознавала, что у нее за спиной раскинулся великолепный сад, похожий на парк и сверкающий яркими красками, а в особенности красив изумрудно-зеленый луг с короткой травой, который плавно поднимался от ведущих в парк ворот из кованого железа. Стояла весна, среди травы проступали маленькие и яркие цветы, которых она раньше никогда не видела. Ласково светило солнце, все краски буквально искрились в его лучах. По обе стороны покатого луга росли темно-зеленые деревья. Чудилось, что это поляна в лесу, на которую никогда не ступала нога человека. «Я знала, что передо мною вход в другой мир, что, стоит мне повернуться лицом к саду, я могу поддаться искушению пройти за ворота и тем самым уйти из жизни». На самом деле женщина не видела этот пейзаж у себя за спиной, но твердо знала, что сад, или парк, ее ждет. Ничто, как она чувствовала, не препятствовало ей пройти за ворота, но она знала, что должна вернуться в свое тело и не должна умирать. Вот почему возбуждение врача и беспокойство родных ее позабавили и показались неуместными.

Выйдя из комы, она увидела склонившуюся над кроватью сиделку. Ей сказали, что она пролежала без сознания приблизительно полчаса. На следующий день, то есть часов пятнадцать спустя, когда ей стало чуть лучше, женщина коротко посетовала в присутствии сиделки на некомпетентное и «истерическое» поведение врача во время ее комы. Сиделка решительно не согласилась: мол, она-то знает, что больная лежала без сознания и потому не вправе судить о действиях врача. Только когда женщина описала случившееся во всех подробностях, сиделке пришлось признать, что больная видела события в точности так, как они происходили в реальности.